А потом Аксель нашёл Фьори. Забрал. Подчинил себе. Катерина ненавидела себя за то, что не уберегла сестру. То, что ей было велено защищать, исчезло. И она осталась – одна. Со своими страхами. С бесконечной виной. И сейчас всё повторялось…

Она тихо выдохнула. Ровно. Сдержанно. И только по тому, как дрогнули плечи, можно было понять: что-то внутри сдвинулось. Не простило. Не отпустило. Но услышало.

– Рано или поздно нам нужно поговорить.

Аксель вошёл в кабинет Килиан без стука, нагло распахнул дверь и занял свободное кресло у стола. Королева лениво подняла на него потухший взгляд.

– Из-за тебя умерла моя дочь, – преодолевая сухость в горле, медленно произнесла женщина.

– И мне жаль…

– Она любила тебя! Мечтала о свадьбе!

Тон голоса повышался, а Аксель кривился от каждого слова. Навязанные чувства мало волновали его, впрочем, как и собственные – те, что не осмеливались поднять пугливый взгляд внутри его сути. Он давно усвоил, что любовь – слабость, и сейчас сильнее убеждался в этом.

– Ты предпочёл защищать предательницу. Как ты мог, Аксель? – слова пропитались ядовитой виной. – Неужели мы не на одной стороне? Я ведь никогда не позволяла тебе усомниться в своей верности… Так почему в нужный час ты отвернулся?!

– Я не изменил своих планов. Каждого виновного ждёт смерть…

– Вот только твоя Фьори не ответит за смерть моей дочери! Кому мстить мне?! – На лице Килиан выступили чёрно-золотые чешуйки, а в глазах разлилась желтизна. Проклятие Амарии начинало действовать.

Божество не хотел посвящать королеву во все свои планы, но её истерика была совсем не к месту. Война не знает жалости и сострадания. Медленно вытащив клинок из ножен, Аксель полоснул кожу на ладони и придвинул к себе бокал, в котором ещё недавно плескалось вино. Теперь пузатое стекло заполнила другая алая жидкость. Он молча придвинул кровь Килиан, наблюдая за тем, как гнев на её лице меняется на другую эмоцию.

Страх.

Килиан замерла, откинувшись в кресле. Её зрачки дрогнули, расширились – как у зверя, почуявшего капкан. Запах свежей крови наполнил комнату – тяжёлый, металлический, нестерпимо живой. Ноздри защекотало, а пальцы против воли потянулись к щеке, ощущая под подушечками выступающую чешуйчатую кожу.

– Это… – её голос сорвался, обнажив хрип.

– Я даю тебе выбор. Или ты идёшь со мной до конца – без истерик, без эмоций, без жалоб на боль. Или ты станешь следующей.

Приговор прозвучал холодно, безэмоционально. Он не блефовал, не пытался запугать. Королева сделала попытку улыбнуться, но уголки губ задрожали. Проклятие вновь проявилось – на шее выступили тонкие золотистые линии, как следы когтей, что оставила Амария.

– Я потеряла дочь, Аксель… – прошептала она. – И ты хочешь, чтобы я просто приняла это?

– Я хочу, чтобы ты вспомнила, на что мы шли ради твоего трона, – его голос стал резким, как лезвие. – Ради власти, ради разрушения старого мира. И напомню тебе: твоя дочь тоже играла. Просто не рассчитала последствий.

В голове Акселя вспыхнул образ сереброволосой девушки. Её глаза горели: ненавистью, местью, бесконечной борьбой против жизни, уготованной ей. Она была бы идеальной богиней. Пальцы бога ещё помнили, каким податливым было тело девушки в лесу Вердис. Фьори умела любить, но боялась этого чувства.

Теперь это не имело значения. Девчонка воткнула нож в сердце. В его сердце.

Рука потянулась к бокалу, намереваясь столкнуть его с края стола, но Килиан поймала хрустальную ножку. Её пальцы крепко вцепились в исцеляющую кровь. Гордость и обиду пришлось задавить на корню.

Юнец, которым было так легко помыкать, – вырос. Сумел ли он разгадать планы королевы или вёл себя жестоко из собственных мотивов, понятно не было. Но в том, что бог Войны больше не подчинялся чужому влиянию, стало очевидно.