Успенский был вполне себе человеком своего времени, как демонстрирует его сборник рассказов «Разговоры с дьяволом». Однако даже здесь он шел собственным путем. Хотя такие влиятельные писатели, как Валерий Брюсов, изображали дьявола как могущественного и привлекательного мятежника, «превыше добра и зла», Успенский отвергал этот подростковый романтизм и взамен предполагал, что дьявол на самом деле – «воплощение вульгарности и банальности»[53]. Успенский тоже был склонен к ницшеанской этике, но терпеть не мог, когда ее подделывали. Имена других фигур российского духовного ренессанса тоже появляются в книгах Успенского, так что он твердо встает в их ряды. К примеру, он говорит об Александре Добролюбове, поэте, который после религиозного обращения раздал свое имущество и бродил по Руси, надев железные вериги, как православные блаженные.

Успенский пришел к теософии в 1907 году, когда только начинал свое изучение мистицизма. Хотя в 1914 году он покинет Теософическое общество, влияние теософских идей останется с ним до конца жизни. Он отмечал, что рано распознал «слабость» теософии. По его словам, в ней «не было продолжения», то есть она уже затвердела до состояния идеологии – опасность для любого учения. «Начав со смелого, революционного поиска чуда, – писал он, – теософия скоро стала отступать от него и останавливаться на неких „найденных“ истинах». Однако он поддерживал связь с Теософическим обществом и движением много лет и позднее очень гордился тем, что во время одного из путешествий в Индию посетил штаб-квартиру общества в Адьяре, где его принимали как особу королевской крови. Штаб-квартира представляла собой трехэтажное здание: на первый этаж могли попасть все, на второй пропускали меценатов, а верхний этаж отводился исключительно посетителям высочайшего теософического ранга. Успенский с некоторым удовлетворением говорит о том, что его немедленно приняли в высочайшую группу.

Возможно, он отказался от некоторых из более наивных элементов теософии, как и другой последователь Гурджиева, литературный критик А. Р. Ораж. В результате экспериментов с наркотиками – к которым мы вскоре перейдем – Успенский заключил, что сообщения об «астральном плане» или «Хрониках Акаши», делавшиеся выдающимися фигурами теософии, такими как Рудольф Штейнер и Ч. В. Лидбитер, по меньшей мере, сомнительны. Тем не менее, теософическое наследие Успенского оставалось очевидным. Моральные и этические ценности теософии нравились его «демьяновой» стороне; он соглашался с важностью изучения сравнительной религии; а идея, что наука, искусство, религия и философия происходят из одного источника, лежала в фундаменте его собственного видения. Годы спустя он рассказал Рому Ландау, что, когда начинал читать теософские материалы, авторы чувствовали глубокую истину и еще не начали «повторяться». А в последнее десятилетие жизни Успенский надеялся передать идеи работы большой аудитории, образовав так называемое историко-психологическое общество. Хотя Вторая мировая война разрушила его планы на основание общества, заметки, которые набросал Успенский, предполагают, что теософские вопросы юности все еще его волновали.

Теософия, как отмечает Успенский, «открыла двери… в новый, больший мир». Одной из центральных идей в этом новом, большем мире был эзотеризм, идея сокрытого или тайного знания. Хотя для обыденного ума это непонятно, но тайное знание можно найти, тщательно изучая литературу и артефакты прошлого. Успенский полагал, что в ходе чтения нашел «неразрывную линию мысли и знания, которое переходит из столетия в столетие, из эпохи в эпоху, из страны в страну». Эта мысль «скрыта под слоями религий и философий, которые являются по сути лишь искажениями и извращениями идей, принадлежащих к этой линии». «Обширная литература», которая «малоизвестна», тем не менее «питает философию, какой мы ее знаем, хотя она едва упоминается в учебниках»