Но здесь есть одна сложность. Чтобы рассуждать о методологическом статусе такой модели, необходимо вначале обрисовать ее очертания, чтобы читатель или слушатель не застрял в сухих методологических рассуждениях. Поэтому понадобился параграф 1.1, где предварительно дается «общая схема модели экономического человека» и лишь потом, в главах 2 и 3, описывается, как модель сформировалась исторически. Сегодня мне кажется, что этот служебно-дефиниционный параграф написан слишком подробно и можно было обойтись гораздо более сжатой характеристикой, чтобы не отвлекать внимание от дальнейших содержательных рассуждений.

Специальный параграф (1.2) посвящен в этой главе понятию экономической рациональности. Разговор о рациональности в экономической науке пересекается с разговором о модели человека: можно, например, представить себе модель человека, состоящую из мотивационных и когнитивных предпосылок. Я предпочитаю говорить о модели человека, поскольку это сразу суживает тему. Понятие же рациональности чрезвычайно многозначно и вызывает множество ассоциаций. Это отчасти хорошо, потому что среди этих ассоциаций могут найтись полезные и интересные, но с большей вероятностью они могут запутать дискуссию. Во всяком случае, придется долго объяснять, о какой именно рациональности идет речь, а о какой нет. Существуют, например, такие темы, как рациональность экономической деятельности, рациональность экономической науки, – это области исследования, которые лежат вне поля зрения данной книги. И к тому же никуда не уйдешь от оценочных обертонов, присущих этому термину: рациональная деятельность рассматривается как правильная, похвальная.

У меня речь идет о предпосылке рациональности экономических субъектов, использующейся в экономической теории. Я предпочитаю и в этой книге (см. также пункт 4.2.3), и в последующих статьях, включенных в этот сборник, говорить о рациональности в рамках модели человека в экономической науке.

Здесь же содержится еще один важный, с моей точки зрения, момент: определение общественной науки через модель человека, в ней используемую. Та часть объекта исследования – человеческого поведения, – которая определяется и ограничивается выбранной моделью человека, – это и есть предмет данной науки. Этот момент подводит нас к разговору о сопоставлении моделей человека в разных науках и возможности междисциплинарных исследований (параграф 1.3). Стоит сразу же предупредить, что для такого сопоставления пришлось значительно упростить и даже примитивизировать сравниваемые модели человека. Из дальнейшего изложения читателю станет ясно, что единой модели человека, которой привержены все без исключения экономисты, не существует, а в истории она проделала значительную эволюцию. Из сопредельных наук – психологии и социологии, автор мог взять лишь то немногое, что ему известно как историку экономической мысли[8]. Зато представилась возможность вкратце рассмотреть историю и проблемы взаимоотношений экономической науки с теми дисциплинами, которые находятся к ней ближе всего[9]. Что же касается перспектив междисциплинарного взаимодействия, то я отнесся к ним в том тексте весьма осторожно, по крайней мере на современной стадии, когда разделение труда между различными общественными науками достаточно четко прослеживается. Сегодня же не могу не отметить работу В. М. Полтеровича, где высказываются новые заслуживающие внимания аргументы в пользу «единого социального анализа», среди которых выделяются единая эмпирическая база и единый аналитический аппарат[10].

В параграфе 1.4 я возвращаюсь к «предпосылочному» статусу модели человека уже по другому поводу. Люди с живым воображением при словах «экономический человек» представляют себе если не диккенсовского Скруджа, то диснеевского Скруджа Макдака. В XIX в. критики политической экономии любили задавать публике коварный вопрос: «Хотите ли вы, чтобы ваша дочь вышла замуж за экономического человека?». А сейчас в любом хорошем западном книжном магазине (к сожалению, их осталось немного) на полке стоит какая-нибудь книжка с названием вроде «Конец экономического человека», содержащая некоторые банальности про индустриальное и постиндустриальное общество. Поэтому приходится напоминать, что экономический человек не гуляет по улицам и не ухаживает за девушками потому, что он – абстракция. Разговор о необходимости абстракций и разной степени их глубины, в свою очередь, подводит нас к важной дилемме, стоящей перед экономической теорией, которую Томас Майер назвал дилеммой «реалистичности и строгости» (по-английски это звучит как ”truth vs. precision”, и мне стоило немалых трудов подобрать адекватный перевод). Я очень часто говорю об этом выборе своим студентам, которым неминуемо придется иметь с ним дело как будущим экономистам. Здесь же показалось уместным обсудить вопрос о том, можно ли и нужно ли проверять поведенческие предпосылки экономической теории (параграф 1.5).