Федор закрыл глаза и медленно покачал головой.

– Вот и я считал, что это совершенно лишнее, – продолжил отец Степан, собираясь с духом, чтобы раскрыть перед этим человеком, сидящим на каменном полу, свою душу. – Каждый день моей жизни был похож на вчерашний и завтрашний. Моя дочь росла, не видя отцовской ласки. Всё чаще я стал выпивать, видимо, пытаясь хоть как-то разнообразить свою жизнь. В эти моменты всё вокруг казалось ярче, интереснее. Думаю, ты понимаешь меня.

Не дождавшись ответа, старик продолжил, но каждое слово давалось ему всё труднее, а плечи опускались ниже:

– В тот жаркий летний день я уговорил жену отправиться на речку. Дочка Лидочка прыгала от радости, видя улыбку на лице матери. На берегу я выпил, чтобы веселья от проводимого вместе времени было больше. Я плохо помню, как уговорил жену и дочь прокатиться на моторной лодке, сдаваемой на прокат худым рыбаком. Ветер и теплые мокрые брызги летели мне в лицо. Именно это я отчетливо помню. А дальше был вскрик. Но лодка мчалась дальше, а я смотрел на то место, где только что сидела и смеялась моя любимая женщина. Лида вцепилась руками в борт лодки и плакала навзрыд. Она смотрела назад. Я медленно на непослушных ногах полз к дочери, а в голове был страшный звон.

Отец Степан закрыл глаза и замолчал. Сколько лет эта картина из прошлой жизни мучила его, а этот звон в голове… Сквозь мутную пелену опьянения пробивался он так громко, что глушил остальные звуки всего мира. Плач дочери, вцепившейся маленькими ручонками в борт лодки так, что костяшки побелели, шум мотора лодки, удаляющейся все дальше от места, где Маша упала в воду – всё затихло. Только звон, разрывающий мозг. Руки дрожали и не слушались, когда он пытался развернуть лодку. Удалось только остановить ее. Бросив тщетные попытки, Степан прыгнул в воду. Сейчас он не мог вспомнить, сколько раз поднимался на поверхность сделать вдох, и вновь погружался в мутную серо-зеленую воду. Казалось тогда, что время остановилось. Движения были замедленные и бесполезные. Отрезвление давно наступило, но Степану казалось, что все происходит не с ним, в чужом тревожном сне, проснуться от которого дано не всем. Худой рыбак тоже плескался где-то рядом, пытаясь найти Машу.

– Когда я нашел её и вынес на берег, – продолжил хрипло старик, – мир перевернулся. Моя жена была мертва. Видеть слезы в глазах дочери я не мог. Ноги несли меня подальше от этого места. Так я очутился в этой деревушке. Сначала был простым служкой, а потом, после смерти отца Алексея, заменил его. Служение Богу стало смыслом моей жалкой жизни. Только молитва придавала мне сил и немного успокаивала рвущуюся душу. Рвущуюся к моей дочери – единственному родному человеку, который связывает меня с этим миром.

Отец Степан поднял за руки Федора. Тот еле стоял на ногах. Осознание свершившегося злодеяния, никчемности самого его существования теперь, подавляло мужчину, забирало все силы, заставляло униженно смотреть на стоящего перед ним такого же запутавшегося человека.

– Федор, подумай теперь о бедных детях, которых ты оставил без матери. Ты – единственный человек, который может дать им любовь и семью.

Отец Степан прекрасно понимал, что его слова вряд ли окажут на Федора какое-либо действие. Но это было все, что он мог сделать для них в данный момент – успокоить их потенциального убийцу, дать время одуматься. А там, может, кто-нибудь из деревенских жителей заглянет в опустевший дом, да разнесет ужасную новость. Тогда участковый и пригодится. Когда-то ведь это должно произойти.

Федор закивал головой, словно китайский болванчик, размазывая тыльной стороной ладони слезы и кровь по щекам. На его давно небритом лице появилось некое подобие благодарной улыбки.