Я не прикоснусь к святыне рога –

Вместо зова пусть блистает сталь,

И не стану поднимать тревогу,

Смело обнажая Дюрандаль.

Посмеюсь в глаза враждебным маврам,

Пусть их слишком много – этих глаз,

Я пройду по их рядам пожаром,

Поражая тысячи за раз.

Окружают… Да, их слишком много.

Со спины пронзит тугая боль.

Я не стану поднимать тревогу –

Уходи спокойно, мой король.

***

Было, наверно, стеклянным, раз звонко бьётся.

Столько осколков – вовеки не соберёшь.

Там, где обычно, на грудь прицепляют брошь,

Брешь у тебя. В неё заливает дождь.

Скоро затонешь – уже через бортик льётся.

Скоро затонешь. Мелко дрожит штурвал

В мокрых ладонях. Нет, не от пота – кровью

Выкрашен путь в этом открытом море.

Ты удивлённо приподнимаешь брови:

Жертву богам никто ведь не отменял?

В жертву богам есть, что сейчас отдать:

Ты запускаешь руку себе под рёбра –

Ранят осколки пальцы, звенят недобро,

Солью внезапно хлещет куда-то в нёбо,

Ты запускаешь сердце в морскую даль.

Ты запускаешь сердце. Прощальным звоном

Боль раздаётся в радугу над водой.

Буря стихает. Где-нибудь под тобой

Боги смеются: «Ух ты, смотри какой!»

Принята жертва. Стало быть, не сегодня.

Буря стихает. Плата невелика:

Горстка осколков – и уплывай к рассвету.

…Где-то внизу, в тёмных глубинах где-то

Боги поджарят сердце твоё к обеду:

Будет ужасно вкусно наверняка.

***

Спаси меня. Мне холодно и страшно. Я, кажется, вот–вот пойду ко дну. В такую даль заходит лишь отважный – не оставляй же здесь меня одну. Не оставляй, вода не отступает. Мне? В мокром платье? Выплыть? Ни за что.

Смотри, герой, я рыжая какая.

Смотри, герой, ты тоже не святой.

Смотри, герой: ты убивал немало, твой путь расчерчен всполохами стрел, и, если тебе счастья не хватало, ты бил и грабил – после пил и пел. Смотри, герой, какие тут надежды на что-то, кроме ада, могут быть?

Исправь грехи. Не будь таким, как прежде.

Спаси меня. Мне без тебя не жить.

Спаси меня. Воды – почти по горло, и ноги вязнут в иле, там, на дне. Я выбилась из сил, я так замёрзла, и никого – кто руку б подал мне! Я так хочу туда, где просто сухо, где нет воды, где ты и твой костёр…

Давай, дурак, протягивай мне руку –

Покормишь рыб. Повеселишь сестёр.

ЗМЕЕДЕВА ЕХИДНА

Тебя боятся, но тебе не страшно. Ты одинока так, что проще выть. И Аргус твой с межзвёздной телебашни, моргнув, пропал – чтоб больше здесь не быть. Да, Аргус твой растаял на рассвете, ты не смеялась – просто не могла. А он не понял. Мужики – как дети: и сам сгорел, и сжёг тебя дотла… Он сам ушёл, и здесь тебя оставил – давиться правдой-больше-не-чудес.

Играют боги – как всегда без правил.

Сатир играет – страшно всем окрест.

Сатир играл – и даже Зевс боялся, тряслась эгида, в небе плакал гром. А ты лежишь, не ощущая пальцев, и горький яд смакуешь языком. Язык двоится – всё издержки мрака, темно и сыро, плесень по углам. В своей пещере грех тебе не плакать, но ты не плачешь. Гордая же, да. Сатир был горд – и где Сатир в итоге? Не Аргус ль твой (глаза – плеяды звёзд)

Его убил? Ты обнимаешь ноги.

Не ноги, впрочем, а драконий хвост.

Драконий хвост. Не знают боги меры: забрали всё, что можно было взять – и свет, и радость, и твою Химеру… Она уже почти не помнит мать, а ты ещё надеешься на что-то, но грудь болит – отрава в молоке… А Аргус твой выходит на охоту с кривым серпом в уверенной руке. А Аргус твой томим тоскою звёздной – он приходил лишь ночь тому назад,

Но ты спала. Теперь, похоже, поздно.

И Аргус твой смущённо прячет взгляд.

Но Аргус твой поёт как прежде сладко: мол, встань, пойдём, в саду у Гесперид ты станешь прежней, сразу, без остатка и хвост уйдёт, а горе – отболит. И звёздный свет слепит тебя привычно, и всё внутри кричит, что это – он, что ты его узнаешь пореснично, что если сон – то самый сладкий сон, что он скучал – и это тоже видно, что оба правы правдою чудес…