В белой гриве ветер блуждает,
Бьет копытом своим о камень,
Искры солнечные высекая.
В оглушающем воздухе лета
Ароматы старинных преданий…
Витязь в белом протянет свиток
И в проёме окна растает….
В ночь откроет оконные рамы
Беспокойный порывистый ветер…
И на свитке, оставленном гостем,
Знаки огненные проступают.
*****
У жаркого каминного огня
В старинном доме за чугунною оградой
На Рождество мне явится мечта:
На низком столике перчатка голубая,
Звезда взойдет в преддверии креста.
Камин тяжелый. Темное вино
Поблескивает в дымчатых бокалах.
Ты явишься мне путником усталым,
Промокший плащ свой сбросив на ковер.
Ты впустишь призраков в высокий гулкий зал,
В неверный блеск каминного свеченья.
А за окном беснуется метель,
Ревет и воет снежное смятенье.
И тени проплывут передо мной,
Их судьбы, страхи, детские волненья…
Свечей старинных аромат. Чадит.
Но растворяются мои сомненья.
Ты, посланный в наш сиротливый мир,
Из светлой радостной неволи,
О, гордый дух, бестрепетный софист!
Но веры больше нет твоей крамоле.
И вот они столкнулись – два клинка,
Безжалостные к застарелой фальши.
Дешевый фокус больше ни к чему,
Копыто спрячь, магистр чернейшей масти!
Не завладеет разумом моим
Сарказма твоего пленительная бездна,
И не испытывай моей глухой тоски
Познания надеждой бесполезной.
Ты путник средь унылого жнивья,
Моя ж печаль светла и бесконечна.
А свиток убери свой со стола.
В чернила кровь не превратить, конечно…
Вновь тени предо мною проплывут,
Твоим рассказом вызваны из бездны —
Тот застарелый сумрачный недуг
Сердец погибших – гордых и мятежных.
И вот опять: старинная мечта
В том доме за чугунною оградой…
Метель ревет. Но чудится весна
За тихим занесенным снегом садом.
Я знаю, в сердце тайное живет,
И в жилах просыпается смятенье:
Чудесный сад, весь полный тишиной,
И девочка-весна в гирляндах роз нежнейших.
Но оплывает толстая свеча.
Камин погас. Метель утихла. Утро.
Смотрю сквозь сон в промерзшее окно
И легкой судорогой зевок: «Неужто?»
В размытом свете утра – гулкий зал.
Шум улиц снова ударяет в стекла.
Я, усмехаясь, трогаю висок:
ночная чехарда… Но вот опять:
На низком столике перчатка голубая,
И два бокала, недопитые, вина…
Факир
Солнце полдня пик уже прошло.
На базаре собралась толпа.
Вот факир слепой. На нем чалма.
На песке пред ним в мешке змея.
Флейтой заворожена змея
– В сладострастном ужасе толпа—
Пестрой лентой выползает из мешка,
Как сама бесстрастная судьба.
Слеп факир. Для змей беззвучен мир.
Но в сплетенье первозданных сил
Их соединил дрожащий звук
В поединке страсти и судьбы.
Одному – печальной флейты власть.
В гибком танце мечется другой.
Чертит тело пестрое змеи
На песке судьбы рассказ немой.
Страсти ядовитый меч блеснет,
И смертелен пестрой ленты взлет…
Лишь на время заворожена судьба.
Не тревожь ее немой покой.
Но закат пылает за горой.
Поединок близится к концу.
И уже не чертится змеей
На песке судьбы рассказ немой
Песня сирены
Куда ты спешишь! Одиссей! Одиссей!
То голос блаженства и мирной неволи.
То горестный голос безумной надежды,
Печальной колдуньи далеких столетий.
У звезд недоступных я силу черпаю,
У моря – безбрежность блаженства и боли.
В их чудном сплетенье забудешь стремленье!
О, не торопись навстречу скитаньям!
Иль может, ты мнишь, спасенье – канаты?
Безумец! От жажды спасенье найдешь ли?
От жажды безумного вольного счастья
На дне океана спасенье! Запомни!
Ты жалкий фигляр! А не муж, и не воин!
Они либо гибнут, соблазну вверяясь,
Иль в бурю страстей, словно в море кидаясь,
Смятение в сердце своем побеждают.
И самое страшное есть в нашей жизни,
И радость, и боль, и спасенье, и мука —
то память. И с нею ты сладить не сможешь,