Но Леля проснулась. Произошло это благодаря Хотэю. Впрочем, в темнице поднялся такой гул, что Леля проснулась бы, даже если не получила бы к этому личного приглашения.

– Славяне, подъем! – услышала она насмешливый голос Хотэя.

Несколько секундочек Леля лишь жмурилась. В этот раз она снова зря надеялась, что, если не проснется, то реальность, в которой она теперь существовала, как-нибудь перестроится.

Разумеется, этого не произошло. Леля, как и когда заснула, лежала на жесткой койке темной клетки в негостеприимной Такамагахаре.

– Лелечка, кушать принесли. Ты же так хотела.

Это говорил Шинигами. К нему почему-то доверия было побольше, чем к богу счастья.

Леля вскочила, и уже стоя протерла глаза. Когда она отняла руки от лица и зрению вернулся фокус, жуткий екай, похожий на волка, был у ее двери. Отшатнувшись вглубь камеры, Леля наблюдала за тем, как он просовывает тарелку под решетчатой стеной, где для этого был достаточный зазор. На Лелю, испуганно таращившуюся на него, екай не обратил внимания. Его товарищ, который походил на льва, в это время двигался вдоль другой стены с решетками.

Лишь дождавшись, пока екай отойдет, Леля потихоньку приблизилась к тарелке. Она чувствовала себя голодным зверем – хотелось упасть на четвереньки и поскорее съесть хоть… кусочек? Глоточек? Ложечку?

– Что это? – спросила Леля, заметив, что Хотэй наблюдает за тем, как она исследует белый клейстер в тарелке.

Аккуратно наклонившись, Леля взяла ее. Тарелка была теплой, а белое месиво пахло не отталкивающе. Тем не менее Леля не торопилась это есть.

– Угадай, – сказал Хотэй, улыбаясь.

Леля решила бы, что он насмехался, если бы не узнала, что улыбка к богам смерти приклеена намертво. Впрочем, почти все, что говорил Хотэй походило на насмешку, даже если Леля не видела в этот миг его улыбку. Так что она лишь тяжко вздохнула. Не хотелось ни с кем пререкаться.

– Это рис, – сказал Хотэй, заметив, что Леля не собирается отвечать.

Чуть помедлив, наблюдая, как Леля принюхивается, Хотэй добавил:

– Столовые проборы в левом ящичке… Точнее прибор. Одна единственная ложка.

Леля кивнула и развернулась, чтобы достать до шкафчика. Когда ложка была у нее в руке, Леля снова повернулась к Хотэю. Словно нуждалась в его поддержке, чтобы поесть.

– И как часто тут дают рис? – спросила Леля, не решаясь к нему притрагиваться.

Она посмотрела на Хотэя и заметила, как тот вскинул брови. Потом он сказал:

– Каждый день.

Леля захныкала. Не хотела больше показывать свою эмоциональность. Но не сдержалась – уж слишком грустно выглядел клейстер в тарелке.

– А разве человеческому телу не нужны, кроме углеводов, еще белки и жиры? – спросила она.

– Нужны, – согласился Хотэй, кивнув. – Но ты не человек. Ты бог. Протянешь и на рисе.

Леля поджала губы. Может, зря она думала об этой массе так плохо? Хотэй, вон, уплетал за обе щеки. Остальные, кажется, тоже не чурались риса. Кушали. И теперь в темнице почти не слышались голоса – лишь неясный шорох и редкие перекрикивания екаев, которые выдавали еду.

Схватив ложку так, словно Леля хотела ею кого-нибудь затыкать до смерти, она аккуратно зачерпнула кашу. Та уже пленочкой покрылась, и Леля с грустью вспомнила ароматные вареники с капустой, которые почти каждый день ела у Догоды. Она столько масла добавляла, что Леля его даже сливала. А тут масла не было совсем. Хоть бы соль оказалась…

Леля поднесла ложку к губам и чуть подула на нее. Уж лучше бы поторопилась, пускай и ценой обожженного неба. На мгновение Леле показалось, что в рисе что-то шевелится. Она сосредоточилась, уговаривая себя, что ей померещилось. Затем зажмурилась и открыла рот.