– А я по тебе. – Зои посылает мне воздушный поцелуй, и я смеюсь.

Тугой узел в животе немного ослабевает. С тех пор как два года назад я уехала из Лос-Анджелеса, мы завершаем каждый звонок именно так – и неважно, насколько мы заняты или устали, как долго говорили или как много времени пройдет, прежде чем нам удастся поболтать снова.

Скучаю по тебе.

Конечно, это не сравнится с ночевками у нее дома, где мы валялись на диване в пижамах, пока на ноутбуке был включен какой-нибудь сериал «Нетфликса», а между нами из рук в руки передавалась тарелка приготовленных ее мамой рисовых шариков. И уж точно не сравнится с нашими поездками на пляж по воскресеньям, где калифорнийское солнце припекало кожу, а ветер развевал спутанные солью волосы… Разумеется, нет.

Но сейчас и этого маленького простого ритуала достаточно.

Потому что это наше.

Водитель припарковал машину сразу за жилым комплексом, в пятнистой тени ивы.

Формально Ли Шушу [1] не наш семейный водитель, а мамин – преимущество занимать руководящую должность в суперпрестижной международной консалтинговой компании, побочный эффект – «прости-что-заставляю-тебя-переезжать-с-места-на-место-почти-каждый-год!». И поэтому, выскочив из автомобиля, Ли Шушу приветствует Ма первой.

– Юй-нюйши, – говорит он, с легким поклоном открывая для нее дверцу. «Мадам Юй».

Подобная обходительность, даже по отношению к кому-то другому, каждый раз вызывает у меня необъяснимый дискомфорт, однако Ма просто улыбается водителю и грациозно садится в машину. Глядя на нее в этот момент – фарфоровая кожа, солнцезащитные очки, идеально сидящий костюм и безупречная стрижка, – ни за что не догадаешься, что она росла в бедном провинциальном городке, отвоевывая еду у шести братьев и сестер.

Остальные втискиваются на заднее сиденье в обычном порядке: мы с папой возле окон, моя девятилетняя сестра Эмили – посредине.

– В школу? – заводя двигатель, спрашивает меня водитель, медленно и четко выговаривая слова мандаринского наречия. Запах новой кожи и паров бензина наполняет замкнутое пространство. Ли Шушу пробыл рядом уже достаточно долго, но все еще не уверен в моем уровне владения китайским.

– В школу, – подтверждаю я, старательно игнорируя спазмы в животе. Я и так ненавижу ходить в «Уэстбридж», а в дни родительских собраний – тем более. Если бы не тот факт, что Эмили посещает ту же самую школу и у нее тоже сегодня собрание, я бы обязательно придумала, как оставить нас всех дома.

Но уже слишком поздно.

Я откидываюсь на сиденье и прижимаюсь щекой к прохладному стеклу, наблюдая, как наш жилой комплекс становится все меньше и меньше, пока не исчезает полностью, сменившись шумной картиной города.

С тех пор как мы вернулись, это мой любимый способ проводить время в машине. Прилипнуть к окну и всматриваться в зигзаги пекинской линии горизонта, путаницу перекрестков и кольцевых дорог, яркие скопления ресторанчиков и переполненных гастрономов.

Пытаясь запомнить все это – точнее пытаясь вспомнить.

Меня всегда удивляло, как обманчивы самые популярные фотографии Пекина. Они либо изображают город огромным постапокалиптическим миром, отравленным смогом и битком набитым людьми в дыхательных масках, либо показывают его похожим на нечто прямиком из высокобюджетного фантастического фильма: сплошь элегантные небоскребы, ослепительные огни и кричащая роскошь.

Снимки редко передают истинную энергию города, ту энергию, что бурлит везде, как дикое подводное течение. Кажется, все без исключений толкаются, спешат, стремятся к большему, снуют туда-сюда: будь то курьер, лавирующий в потоке машин позади нас на скутере, навьюченном десятками коробочек с едой, или бизнесвумен, лихорадочно с кем-то переписывающаяся в «мерсе» слева от нас.