– Доброго вам дня, – сказала Киёми и, снова поклонившись, двинулась дальше.

Ай приблизилась к ней и прошептала:

– А почему заведение господина Хамаи все еще работает, когда столько других закрылось?

– Магазины не могут работать, если им нечего продавать. А стричься мужчинам все равно нужно.

По улице прогрохотал армейский грузовик, взметая колесами пыль. В кузове стояли солдаты с усталыми лицами. Они совсем не были похожи на тех гордых людей, что маршировали когда-то по улицам города к гавани Удзина, отправляясь на войну, а публика встречала их криками восторга и взмахами флагов с изображением солнца.

Возле бывшего магазина одежды Матоя Киёми свернула в переулок, ведущий к школе, увлекая за собой Ай. В переулке царил полумрак, и Киёми невольно вздрогнула, раздумывая над вопросом Ай. Обычно девочка никогда не спрашивала о войне, будто если о ней не говорить, то ее и не будет.

В конце переулка вновь показалось небо, приветливый и теплый солнечный свет. Слева в молчаливом покое раскинулось кладбище, и черные надгробия поглощали утренний свет. Справа на детской площадке национальной школы Накадзима праздновала новый день молодая жизнь. Слышались радостные крики и детский смех. Двухэтажное деревянное строение уходило вдаль в виде буквы Г. Часть площадки была превращена в Сад Победы. Площадка казалась больше, потому что детей с третьего класса и старше эвакуировали в храм Соходзи в районе Мирасака-тё. Мальчишки, похожие в противовоздушных капюшонах на маленьких самураев, боролись друг с другом. Другие запускали волчки или играли в шарики. Девочки играли в «апельсины и лимоны», в дзянкэн или просто стояли, болтая и глазея на мальчишек.

– В чем дело? – спросила Киёми.

Ай глянула на площадку и снова на мать. В черных глазах стоял вопрос.

– Что-то случилось?

– Норио хвастался, что у него отец – герой войны.

– Хай. Он флотский офицер.

– А мой отец?

Киёми заколебалась. Ей очень не нравилось врать дочери, но родственники со стороны ее отца считали, что так будет лучше всего.

– Он пропал без вести в боях в Китае. Почему ты спрашиваешь? Я тебе уже говорила.

Ай ногой оттолкнула камешек, тот запрыгал по земле.

– Мой настоящий отец – Дзикан?

Киёми ощутила дрожь под ложечкой, будто взлетела сразу тысяча бабочек. Она предвидела, что этот день настанет… и все равно не ожидала его так быстро. Она прикинулась, будто не поняла:

– Мне непонятен твой вопрос.

– Я слышала, как это обсуждали баа-баа и одзиисан. Они говорили, что мой отец приехал из Токио.

– Хай. Мы познакомились до войны.

– Вы были женаты?

– Не были.

– Почему?

Киёми потянула Ай за руку, увлекая за собой.

– Поговорим об этом в другой раз.

– Вы его любили?

Киёми вспомнила тепло его губ в парке Хибия. Мускулистую руку у себя под блузкой, скольжение мягких пальцев вверх по ребрам. Через несколько месяцев она стояла одна на мосту Рёгоку в свете полной луны. У нее в руке поблескивал кинжал, а голос в голове уводил прочь от невидимого мира.

– Он был хороший человек, – соврала Киёми второй раз за утро. Она показала движением головы на ожерелье Ай – цепочку с серебряной луной. – Вот это он мне подарил.

Ай потрогала маленькую луну в ямке у себя на шее. Ожерелье было самой большой ее драгоценностью.

– Вы друг друга любили?

Киёми вздохнула – дочь задавала трудные вопросы. И очень несвоевременные.

– Баа-баа говорит, что у вас внутри живет червь.

– Червь? – моргнула Киёми.

– Хай. Червь печали.

Киёми подавила смешок.

– Червь печали? Глупости. У меня нет причин грустить, когда у меня такая дочь.

– Мама, а война когда-нибудь кончится? Я хочу на лошадиную ярмарку.