Ее обдало холодом, и она поняла, что юрэй вернулся и вошел в эту могилу живых.

Уйди, преследуй кого-нибудь другого. Немедленно, а то я тебя прогоню.

Мика сидел на кухонном полу, глядя на лежащую в яме семью.

Как можно спать под такой ор сирен воздушной тревоги? Он выдохнул. И почему он продолжает дышать, почему чувствует усталость? Это происходит с каждым, кто умирает? Все ощущения сохранились, но он знал, что мертв. Направившись за этой женщиной, он сперва не чувствовал ног, но потом вернулось ощущение твердой почвы. В окнах он не отражался. Ветер пролетал сквозь него, как сквозь дым, но если тронуть рукой грудь, она ощущалась твердо. Все вокруг казалось чуть резче, чуть живее, зелень дальних холмов гуще, синева неба – глубже. Он застрял в междумирье, и это наполняло его досадой и гневом. Где полное чудес небо, которое обещал отец Ольсон? Сверкающие ангелы с красивой музыкой? Личная встреча с Иисусом? Почему мать, брат и бабка с дедом его не встречают?

Любопытство открывало ему глаза на окружающий мир. Отделенность от этого мира вызывала подступающие слезы.

Он вспомнил, как падал с неба без парашюта, но удара об землю не было. Был лес. Деревья вырывались из земли и парили в небе, а он летел с ними. Это все было на самом деле? И потом он оказался здесь – в Хиросиме. В стране врагов.

Женщина. Завод.

Воспоминания возвращались кусочками, лоскутами, перепутанные, беспорядочные. Увидев, как женщина стоит над ним, Мика почувствовал, что между ними есть контакт. Ее выдала то ли жалость в глазах, то ли мысль, что она видит не только его мертвое тело, а человека, который живет невидимой жизнью. Он прошел за ней на завод. Большой завод «Тойо Кёгё», где производили детали для самолетов и винтовок – он узнал его по фотографиям воздушной разведки. Сперва звуки были невыносимо громкими – лязг и гул машин, голоса рабочих, эхом отдающиеся в голове. Но с течением дня звуки смягчились, гудение прекратилось. Он держался рядом с этой женщиной. Она все время ходила с опущенной головой, даже за обедом. Тело ее обвисало все сильнее, и к концу дня казалось, что она вот-вот растечется по полу.

Когда она ушла с завода, он последовал за ней в трамвай, и там она говорила с какой-то студенткой. И почему ему непонятна их речь? Разве не должен здешний язык быть универсальным? И где это – здесь? Он явно не принадлежал той же грани существования, что живые.

Следом за женщиной он оказался у школы, где она встретила девочку. Они вместе пошли переулками – узкими, как дверь в гараже у его родителей там, на родине. Дома из серого дерева с острыми крышами, крытыми темной плиткой, стояли в считанных дюймах друг от друга. Он вспомнил широкие улицы Беллингэма, светлые дома с большими огороженными палисадниками, высокие деревья, затеняющие газоны. А здесь он не видел ничего зеленого.

Очень мало людей шли по улицам и переулкам, и все они брели, опустив головы. Мрачная атмосфера навевала такую подавленность, какую ему никогда не приходилось испытывать на родине даже под тяжелым зимним небом. Дойдя вслед за женщиной до ее жилища, он уже был уверен, что его послали в ад.

Они миновали скрипучую боковую калитку и вошли во двор. По сравнению с узкими улицами и скученными домами двор показался огромным. В глубине его был декоративный сад с ивой над прудом. У поверхности пруда резвились рыбки, оранжевые и белые.

Темнота заполняла углы, накрывала потолочные балки дома. Темные шторы закрывали ширмы, образующие внешние стены – очевидно, они служили для затемнения. Если бомбардир не видит цели, он не может ее поразить. Но радар «Б-29» давал бомбардиру возможность определить координаты без визуального наблюдения. Джапы могут хоть весь город закутать в черное, но толку им с того не будет. Если генерал Лемей захочет сжечь город, город сгорит.