Она поспешно вылезла из ванны и оделась.

Когда женщина повела купаться свою дочь, Мика остался в гостиной до их возвращения, потом пошел за женщиной в кухню. Но тут, в отличие от всех кухонь, которые он видал, не было холодильника, плиты или печи. Дым выходил через отверстие в потолке, балки покрыла черная сажа. Пол был земляной, с выкопанной посередине ямой глубиной фута в четыре. Стоя над ней, Мика чесал в затылке, пытаясь сообразить, зачем она нужна.

Женщина приготовила ужин на углях и решетке и подала его на маленьких лакированных подносах. Такого скудного рациона было мало даже для ребенка, не говоря уже о взрослом.

После еды семья собралась поговорить. Первым заговорил старик. То, что он сказал, было для молодой женщины серьезным ударом, у нее отвисла челюсть, задрожали лежащие на коленях руки. Когда разговор закончился, она поднялась с подушки, где были вышиты распустившиеся цветы, и пошла прибирать дом. Она вытирала ящики и поручни, в длинном коридоре вымыла деревянный пол. Во время работы ее лицо не покидало выражение суровой решимости.

В конце коридора стояла приставная лестница. Мика поднялся за женщиной в кладовую. У стены лежало странное собрание предметов. Бумажные зонтики, веера, фаянсовые миски, лакированный Будда, пачка бамбуковых ковриков.

Женщина подняла рогожу на одной из балок, потом опустилась на пол. Она наклонилась так, что голова ее лишь немного выступала над заострившимися лопатками. Глаза ее стали влажными, будто она плачет, потом она сделала глубокий вдох и поднялась с пола. Когда она закончила работу, на лбу у нее выступил пот.

Когда женщина спустилась вниз, старшая родственница глянула на нее с довольным блеском в глазах.

Потом они задвинули ширму, разделяющую гостиную, и старшие члены семьи легли с одной стороны, а женщина и ее дочь – с другой. На полу расстелили тяжелые одеяла поверх матов, покрывающих пол. Пошептавшись, молодая женщина и ее дочь закрыли глаза, и дочь придвинулась головой к матери. Трогательность этого момента подействовала на Мику странно: он вспомнил налеты с зажигательными бомбами, которые он бросал на другие японские города.

Он сел в дальний угол. Тело ощущалось тяжелым, будто в жилах тек цемент, а не кровь. Может, если заснуть, то проснется он на небесах, со своими родными. Но что, если он не заслужил небес? Если его карают за то, что он делал на войне? Надо перестать думать о них как о людях, напомнил он себе. Они враги.

Но трудно было увидеть врага в этой маленькой девочке.

Когда женщина и ее дочь уже заснули, вдруг распахнулась ширма, и вошел пожилой мужчина. Он заговорил быстрым голосом, и от его слов, что бы они ни значили, женщина вскочила. Она разбудила девочку, и они все двинулись в кухню. Завыли в тихой ночи сирены воздушной тревоги, прорываясь через бумажные ширмы, окружающие дом. Может быть, Лемей выбрал эту ночь для разрушения Хиросимы?

Люди один за другим спустились в яму в полу. Мика представить себе не мог, что они поместятся в этой тесноте. Нависая над дырой, он смотрел на них. Сирены продолжали выть, и семья как-то постепенно заснула. Все, кроме женщины. Она не спала, а смотрела прямо на него, будто знала, что он здесь.

Младшая женщина проснулась перед рассветом. Вылезла из дыры в полу, осторожно, чтобы не разбудить остальных. Лицо у нее осунулось, под глазами повисли бледные мешки. Что не удивительно: сирены воздушной тревоги выли почти всю ночь.

Женщина потерла усталые глаза – длинными и изящными, как у пианистки, пальцами. Мика вспомнил, как мать играла «Зеленые рукава» на пианино в гостиной. Она повторяла мелодию снова и снова, музыка уносилась вверх по лестнице к нему в спальню, и он зажимал уши подушкой, чтобы она не мешала спать. Что угодно отдал бы он сейчас, чтобы снова услышать «Зеленые рукава».