Киёми залезла под одеяло своего футона и повернулась к Ай.

– Мама, а что такое…

Киёми приложила палец к губам дочери и показала на сёдзи.

– Надо говорить шепотом.

Ай кивнула, и Киёми убрала палец.

– Мама, вы хотите нового мужа?

Киёми погладила девочку по щеке, теплой как солнышко и мягкой, как пух. Она вспомнила, как первый раз увидела ее в роддоме и возблагодарила судьбу за то, что это девочка. Если бы она родила мальчика, семья Ито объявила бы дитя своим наследником и забрала бы у матери. Но никто и ничто не заберет у нее Ай. Никогда.

Ай придвинулась ближе.

– У вас грустный вид, мама.

– Лицо – зеркало души.

– Значит, вам грустно?

– Ты знаешь такое слово – амаэ?

– И что оно значит, мама?

– Солнце не может сдержать дождь, а если бы даже могло, то не стало бы. А знаешь почему? Потому что рису, чтобы вырасти, нужно и солнце, и дождь. Люди в этом смысле – как рис.

Ай оттопырила нижнюю губу, задумавшись над этими загадочными словами.

– Есть разница между желанием и реальностью, – продолжала Киёми. – Мы мечтаем о любви. Реальность этой мечте не соответствует. Я выйду замуж, потому что твои бабушка и дедушка решили, что я должна выйти замуж, что это мой долг. Они дали нам с тобой дом и не будут возражать, чтобы мы здесь жили. Ты окончишь школу и станешь умной девочкой. Умнее меня.

– Но вы же учились в колледже, мама.

– Хай. Три года. И я бы его окончила, если бы я не…

– Не что, мама?

Киёми изобразила улыбку.

– Ничего. Постарайся заснуть. Утром у нас много дел.

Ай положила голову на подушку поближе к Киёми.

– Доброй ночи, мама. Я вас люблю.

– И я тебя. Спи, малышка.

Киёми закрыла глаза. Вдохнула аромат кожи Ай, напомнивший ей теплый пирожок тайяки с шоколадным кремом. Киёми вздохнула. Представлять себе будущее, пока бушует война, было глупо, но она все равно чувствовала, как ее переполняют мысли. Она жаждала любви – не меньше всякого другого, и представляла себе, как проживает жизнь с мужчиной, который стоит того, чтобы о нем мечтать. Саёка сказала бы, что эти идеи – мысли ребенка, а она, Киёми, должна смиренно принимать свое место в этом мире. Киёми же этот мир и свое место в нем ненавидела. Если бы не Ай, от нее бы уже давно остались только воспоминания.

Сёдзи отъехало в сторону, и в проеме показался Банри с большими от страха глазами.

– По радио сказали, что американские бомбардировщики идут от канала Бунго в сторону Хиросимской бухты. Поторопись, пожалуйста.

Киёми встряхнула Ай за плечо:

– Ай, нужно идти в бомбоубежище.

Ай застонала, веки ее задрожали и раскрылись.

– Я так устала.

– Я знаю, мы все устали. Теперь пойдем.

Она помогла дочери встать. Рука в руке они поспешили в кухню, где ждали Банри и Саёка. На улице выли сирены воздушной тревоги.

Убежище представляло собой яму в глинобитном полу кухни глубиной в метр. Банри приделал стальную плиту к той стене, где были изголовья, чтобы она не обвалилась. Спустившись в яму, он протянул руку Саёке. Следом пошла Ай, за ней Киёми. В яме они заснули, лежа на боку, прижатые друг к другу. Саёка опустила руку на плечо Ай, и Киёми потребовалось все ее самообладание, чтобы эту руку не сбросить.

Очень скоро температура в тесном пространстве стала повышаться. Банри, Саёка и Ай задремали, но Киёми никак не могла сбросить напряжение. На шее сзади выступил пот, от голода крутило живот. Мышцы горели после тяжелого трудового дня.

Когда Киёми оказалась в убежище первый раз, ей мерещилось, что это могила. Из земли выползали черви и ползали по шее. Они пожирали Киёми изнутри. Сейчас, когда становилось жарко и за стенами выли сирены, она подумала про того летчика. Он падал с неба, не издавая ни звука – храбр для американца. Ей вспоминался контур его лица, цвет кожи, полузакрытые глаза, глядящие на мир и не видящие ничего.