– Она села мне на руку, когда мы обсуждали стихотворение Мацуо Басё, «Спать бы у реки». Вы его слышали?

– Много лет назад, в детстве, – ответила Киёми.

– Поэзия Басё волнует мне душу. – Учитель поднес руки ближе к Ай. – Надо ли отпустить нашего друга?

– Хай, – ответила Ай. – Она была нашей самой блестящей гостьей.

Господин Кондо просиял:

– Как ты узнала, что эта бабочка – она, а не он? Она тебе это на ушко шепнула?

– Она нежная, как девочка. А мальчишки – это кузнечики и пауки.

– Ты тонко умеешь наблюдать жизнь, малышка, – усмехнулся господин Кондо. – Ну, лети!

Он поднял раскрытые ладони, и бабочка взмыла, трепеща крыльями, в сияние заката.

Киёми протянула к Ай руку. Когда тонкие, теплые пальчики дочери переплелись с ее пальцами, Киёми почувствовала, как поднимается в душе спокойная радость. Она снова поклонилась мудрому учителю.

– Аригато, Кондо-сэнсэй.

Он поклонился в ответ:

– Мне это в радость. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.

Мать с дочерью двинулись домой в чернильной темноте. Пока не было американцев с их военной мощью, лампы и фонари бросали красные и желтые квадраты на улицы и переулки. Люди ходили в магазины ночью, потому что цены были ниже. На рынке рыбаки показывали, что осталось от улова, и резкий запах манил окрестных котов, мяукающих из темноты. Зеленщики продавали баклажаны, огурцы, картошку и корни лотоса. Торговцы демонстрировали обувь, мебель, одежду. Сейчас, в затемнении, ночь приносила непроницаемый мрак. И только летучие мыши шныряли в темном небе, ловя призрачных мошек. Шли домой рабочие фабрик и заводов, движения у них были медленные, машинальные.

– У тебя хороший был день в школе?

– Мы ходили на площадку для духовной практики.

У Киёми приподнялись брови:

– Вот как?

– Практиковались работать с деревянными мечами и копьями – на случай вторжения врага.

– Тебе это понравилось?

– Мальчишкам понравилось. А я бы лучше порисовала.

Киёми сжала руку дочери:

– Я тоже.

– Сегодня пролетал бомбардировщик, вы его видели?

– Хай. Я видела его.

– Американцы опять листовки сбросили. Один мальчик поднял одну, его забрали внутрь и больше не выпустили.

– Хорошо, что ты не так глупа, чтобы такое делать, – сказала Киёми, тут же вспомнив свое собственное неразумное поведение.

Когда они пришли домой, на западных горах лежала тонкая полоска солнечного света.

– Скорее бы в ванну, – сказала Киёми, открывая калитку. – Воняю, как дохлая рыба, гниющая на солнце.

– Мне нравится, как вы пахнете, – возразила Ай.

– Если ты так пытаешься получить добавку к ужину, может, и получится.

Увидев футоны, наброшенные на перила веранды, Киёми мысленно заворчала. Саёку лень поражала как вирус.

– Поможешь мне занести футоны?

– Почему это всегда должны делать мы?

Киёми интересовал тот же вопрос, но она считала своим долгом подготовить Ай к взрослой жизни.

– Твои дедушка и бабушка нас приютили. Они тебя любят. И не так уж трудно помочь им по хозяйству, правда?

Ай выпустила руку Киёми и подошла к ближайшему футону. Опущенные углы рта и сгорбленные плечи дали Киёми понять, что дочь понимает, чего от нее ждут, когда она подрастет.

– Сперва обувь, – сказала Киёми.

Они зашли за сёдзи и остановились у входа на глинобитный пол. Сняли гэта и аккуратно поставили возле сандалий свекра и свекрови. Потом надели домашние шлепанцы и вернулись на веранду.

Ай усмехнулась, когда Киёми помогла ей сложить первый футон.

– Можем играть, как будто футоны – это облака, и мы укладываем их спать.

– Облака? У тебя очень живое воображение.

Каждая из них внесла футон в дом. Ширмы, разделяющие комнаты, стояли открытыми. Банри сидел в гостиной на подушке, сгорбившись над своим письменным столом, и все его внимание было сосредоточено на той сутре, которую он переписывал из «Типитаки». Выпуклая голова, редеющие волосы и складки морщинистой кожи у основания шеи – он напомнил Киёми жабу