«Любовь – это слабость. Я не могу себе её позволить», – повторила она про себя, глядя, как луна отражается в витрине холодильника. Но впервые за долгие годы ей захотелось разбить это отражение – просто чтобы посмотреть, что скрывается за осколками.

Книжный магазин «Лист» прятался в переулке, куда не долетало эхо города. Вывеска, потёртая временем, скрипела на ветру, словно страница старого дневника. Юлия толкнула дверь, и колокольчик звякнул, будто будильник в музее. Внутри пахло бумагой, застоявшимся временем и кофе, который здесь, кажется, варили с момента открытия в 1962 году. Полки гнулись под тяжестью фолиантов, а между ними, как в лабиринте Минотавра, блуждали тени читателей.

Она шла к разделу философии, избегая взглядов. Её каблуки стучали по полу, нарушая тишину, но через пару шагов звук смягчился – кто-то рассыпал на паркете лепестки засушенных роз. «Романтики», – усмехнулась Юлия про себя, но наклонилась подобрать алый лепесток. Он рассыпался в пальцах, оставив след, словно кровь.

– «Миф о Сизифе». Прямолинейный выбор, – раздался голос слева.

Мужчина стоял в полуметре, листая потрёпанный экземпляр «Братьев Карамазовых». На нём – поношенный твидовый пиджак с заплаткой на локте, волосы цвета тёмного янтаря, спадающие на лоб. Но больше всего Юлию поразили его руки: пальцы в чернильных пятнах, с мозолями от карандашей, будто он разрисовывал жизнь, а не читал о ней.

– Камю объясняет абсурд, а не оправдывает его, – ответила она, стараясь поймать взгляд продавца за кассой.

– И всё же… – он перевернул страницу, не глядя на неё, – зачем подтверждать то, что и так очевидно? Вы же не в лаборатории.

Его голос звучал, как виолончель в пустой комнате – низко, с лёгкой хрипотцой. Юлия сжала книгу, ощущая, как корешок впивается в ладонь. «Уходи», – приказала себе, но ноги не слушались.

– Одиночество – это не норма. Это данность, – сказала она громче, чем нужно.

– Данность? – Мужчина наконец поднял глаза. Зелёные, с золотистыми крапинками, как мох на замшелом камне. – Тогда зачем искать в нём утешение?

Он шагнул ближе, и Юлия уловила запах – древесины, масляной краски и чего-то острого, вроде полыни. Не парфюм. Жизнь.

– Вы философ? – спросила она, пытаясь сохранить ледяной тон.

– Реставратор. Воскрешаю то, что другие считают мусором. – Он показал чернильное пятно на рукаве. – Вот, сегодня утром спасал акварель XIX века от любителей «абсурда». Владелец хотел закрасить её ради интерьера в стиле минимализм.

– И что вы сделали?

– Украл картину. – Его губы дрогнули в улыбке. – Иногда спасение требует вандализма.

Юлия невольно рассмеялась. Звук вышел странным, ржавым, будто дверь, которую не открывали годами. Мужчина улыбнулся шире:

– Вот и трещина в статуе.

Она резко отвернулась, но он уже протягивал ей свою книгу – «Братья Карамазовы» с пометками на полях.

– Возьмите. Здесь больше вопросов, чем у Камю.

– Я не читаю чужие…

– Владимир. – Он вложил фолиант ей в руки. – И это не чужие мысли. Это диалог с теми, кто давно умер. Иногда они умнее живых.

Внезапно с верхней полки рухнула стопка книг. Жёлтый томик Чехова задел плечо Юлии, оставив след пыли на бежевом пальто. Владимир поймал его на лету.

– Даже классики протестуют против холодности, – пошутил он, стирая пыль с обложки. Его пальцы на мгновение коснулись её рукава.

Юлия отступила к кассе, чувствуя, как сердце колотится в такт старым часам на стене. «Он опасен. Он видит слишком много», – пронеслось в голове, но она всё же открыла «Карамазовых». На титульном листе – детский рисунок: дерево с корнями, уходящими в подпись «Владимир, 7 лет».