Желтоглазый трамвай выдохнул сначала сказку про медведей, потом и рассказ о войне. И только аромат сирени и яблонь нескоро вылился из него.

Рейс закончился. Светка вышла из депо, сжимая в руках чуть сникший букет, хвостик которого был бережно спрятан в разрезанную пластиковую бутылку с водой. Вдохнула свежую влагу созревающей черничной ночи. Рядом зашуршали от лёгкого дыхания ветра листочки и тут же смолкли.

– Как дышится легко! Наташка! Как дышится легко! Как жить хорошо!

– А знаешь, – оживилась Наташа, – я молодой красивая ведь была. Ох, какая была! За мной всё один студентик бегал и про звёзды рассказывал; говорит, новую звезду нашли, и самую яркую. Я смеюсь: как я, что ли. Он говорит: как вы. Всё выкал. И где вот эта звезда, а? – подняла голову. – Какая самая яркая из всех?

Светка тоже взглянула на тёмно-синий бархат неба. Остро блестели начищенные мундирные пуговицы на нём.

– Раз, два, три – чтобы не было войны, – прошептала она.

– Что? – не расслышала напарница.

– Отец воевал в Афганистане, домой вернулся контуженный. Летом всё время по двору слонялся, голову прикрывал и шептал, будто спорит с кем-то: раз, два три, чтобы не было войны, раз, два три, чтобы не было войны! И прихлопывал так…

– Ох… – вздохнула Наталья, глядя на соседку.

– Вот я и думаю, Наташка, как хорошо, что нет войны. Как хорошо жить и дышать. Это ведь чудо. Просто жить и дышать. Ох, Наталья! – вскочила с лавки Светка. – Вот приеду домой, всё поменяю, слышишь? Всё изменю! Будут нам яркие звёзды.

Наталья искоса посмотрела на подругу и тяжело вздохнула. Но ничего не ответила. Хорошо ведь сейчас. Просто жить и дышать.

Под лесистым увалом шуршала ещё густая, но уже огрубелая от летнего солнца поляна. Здесь, среди пожухлых цветков клевера и ромашки, обманчиво яркой льнянки и цепкого вьюнка, дёргал траву долговязый подросток. Рядом в зарослях мышиного горошка возилась его четырёхлетняя сестрёнка. Она уговаривала резинового крокодила Тузика вылезти из шалаша, построенного ею из стебельков и цветов.

Разморённый усталостью и жарой, Сёма сгрёб в кучу траву, и, подоткнув под голову холщовый мешок, вытянулся на самом угреве. Вдыхая горьковато-ржаной аромат догорающего лета, он закрыл глаза и растянул длинные губы в довольной улыбке. Вокруг разливался мерный стрёкот и шелест, рядом журчал голос Катюшки, а из рощи доносилась отрывистая перекличка птиц.

Зная, что скоро надо будет собирать траву в мешок и нести его домой, а потом идти продавать рыбу, Сёма наслаждался выкраденными минутками покоя и тишины. «Только бы не уснуть…» – лениво подумал он и приоткрыл глаза. В слепящей белизне он увидел расплывающиеся солнечные пятна – и крепче смежил веки. Кто-то пополз по его указательному пальцу. Сёма поднял руку – это была божья коровка. Щурясь, он медленно пропел:

– Божия коровка, лети на небко, принеси нам хлебка, чёрного да белого, только не горелого…

– А шоколадка сойдёт? – ответила божья коровка сильным, звонким голосом.

Сёма быстро приподнялся на локтях и радостно заулыбался. Перед ним, скрестив руки, стояла невысокая девчонка в модном джинсовом комбинезоне и ослепительно белых кроссовках. Длинные тёмные волосы свободно лежали на плечах и блестели на солнце, а над синими лучистыми глазами топорщилась чёлка – всё это в портрете Женьки было новым для Сёмы. Присвистнув, он то ли с сочувствием, то ли с насмешкой сказал:

– С возвращением в родные пенаты.

Женька только закатила глаза и, ничего не ответив, подошла к замершей в любопытстве Катюшке.

– Привет, Котя! – ласково обратилась она к малышке, и присев на корточки, поправила синие бантики на тонких пшеничных косичках. – Не забыла меня за лето?