За оградой звякнул трамвай, пришлось поспешить к дороге. Двери вагона были открыты. Светка отдала размякшее мороженое Наташке и распечатала своё. Оно легко и податливо таяло, не принося прохлады, но отдавая сладость.

– Ты чего растрёпанная такая?

– Всё нормально, – сдавленным, не своим голосом ответила Светка.

Наталья нахмурилась и хотела уже что-то сказать.

– Нечего глазеть! Ешь, растает, – нарочито громко выпалила Светка и вышла из кабины.

Когда она приблизилась к своему креслу, её сердце отчаянно застучало в невидимую, но крепкую стену. На сиденье лежал свежий букет из наломанных веточек сирени и яблони. Светка прикрыла рот ладонью и разрыдалась.

Наташка переполошилась. Выскочила из кабины в вагон. Она впервые видела подругу плачущей. Светка не просто ревела, она выла, прижав руки к груди и согнувшись:

– О-о-о-о-ой… О-о-о-о-о… О-о-о-ой…

Наташка в растерянности засуетилась.

– Мужик твой, что ли, звонил? Опять набедокурил? С сыном что? – выспрашивала она.

Светка в ответ только мотала головой и ещё громче голосила. Наташка посадила её на первое попавшееся место.

Светка, красная и мокрая от слёз, сжала губы. Вытерла слёзы рукавом и выпроводила Наташку в кабину книжку свою читать. Когда подруга ушла, она подняла букет и опустила лицо в медовый аромат желтоглазых цветов. Светка пила этот аромат, прикрыв глаза, жадно и нежно держа пушистые воздушные веточки. В голове зазвучал далёкий ласковый голос, словно вырвавшийся из какой-то старой тёплой книги: «Света! Слушай, что бы ни случилось… Слышишь? Что бы ни случилось, пожалуйста, оставайся такой, какая ты есть!»

До самого вечера её душа примеряла разношёрстное: грусть, удивление, тревогу. Часто Светка в течение дня замирала, ныряла глубоко в себя, оставляя мелкие редкие веснушки на носу загорать на солнце, мурлыкала что-то своим мыслям, убаюкивала их.

Оставался последний ночной рейс. Светка устало плыла вместе с трамваем. Вечер укутывал в тёплое душное одеяло.

В вагон вошла молодая, несозревшая, как зелёное яблоко, парочка. Девушка и парень встали в конце и смотрели на железный хвост дороги. Смеялись, шептались. Молодой человек держал руку своей спутницы и ни на минуту её не отпускал. Девушка в коротенькой юбочке и полосатых гетрах склонила голову ему на плечо. Рюкзаки низко свисали на спинах. И на них болтались крошечные деревянные медведи. Ребята придумывали сказку про медвежий сон. И столько юной жизни и любви было в одних только затылках, в звенящих голосах, в слившихся ладонях!

Идя от них, кондуктор тихо улыбалась этой льющейся через край жизни: у неё тоже все тёплые сказки юности начинались с ладоней… Защемило в груди: Светка снова вспоминала невозвратимое. Поёжилась, обхватила себя руками и отвернулась к окошку.

Трамвай, пиликнув, остановился. В вагон с трудом, при помощи маленького востренького мальчика, поднялся седой сухопарый старик в коричневой шляпе.

Они уселись впереди. Мальчик протянул деньги, и Светка отдала ему билеты. Она остановилась недалеко, наблюдая за мальчонкой, который прилип к окошку. Чернявенький затылок с торчащими вихрами… Заполнилось сердце тревожной материнской нежностью, заскучало по дому. Там тоже в окне торчит мордашка и выглядывает мамку.

Мальчик прижался к деду.

– Деда, а ты больше не уедешь?

– Та ни, вернусь до дому, а як же ж.

– А мама сказала, что у тебя нет дома, и ты теперь с нами останешься.

– У дидуси есть дом, Данилка. Ох, хлопчику, лучче б тоби не знати, шо то таке – война!..

Что-то оборвалось внутри Светки. Она вздрогнула и тряхнула головой. А затем внимательно и тревожно посмотрела на старика…