– Не-е-е, – махнул рукой саксофонист, – душа…

Гриша уставился на саксофониста, а тот деловито поднял и намахнул вторую рюмку. Поморщился и растянулся в улыбке, отхлебнул кофе…

– Душа, брат… Душа… – он потянулся на стуле и вдруг почти проорал: – А хороша она, а?! Волга-то?..

Гриша слегка опешил и отшатнулся от него:

– Хороша… – и он засмеялся.

– Во-о-о-т, – снова протянул музыкант. – Великая русская река…

Дождь затихал. Реку становилось видно все отчетливей. В пасмурную погоду в ней была особая красота: вода стала густого сизого оттенка, а над поверхностью ее повисла серая полупрозрачная дымка.

Где-то вдалеке раздался гудок теплохода…

Гриша закурил и предложил сигарету музыканту. Тот с радостью принял предложение. Так они долго сидели молча, курили, пили кофе и смотрели на Волгу, которая была хороша…

Это был десятый, выпускной, класс. Начало года в школе было ознаменовано годом литературы, и объявлен конкурс на лучшую научную работу по классическим произведениям русских поэтов и писателей. И даже на первом осеннем балу для старшеклассников все было украшено бумажными кленовыми листьями, раскрашенными желтыми, красными и бордовыми красками, а на оборотной стороне каждого такого листа был написан отрывок из романа, поэмы или стихотворения русских классиков.

Громко звучал вальс, и девушки в красивых разноцветных платьях мелькали перед лицом Анатолия, кружась с его одноклассниками или парнями из параллели.

Толя стоял, прислонившись к стене, заложив руки за спину и больно придавливая их собственным грузным не по годам телом. Он улыбался и периодически подмигивал кому-то невидимому в толпе. Иногда он озирался с вопросительным выражением лица, испугавшись, что кто-то смотрит на него и давно уличил в обманном этом подмигивании.

Но никто не смотрел на него. Все были заняты общением с девушками, танцами и весельем. Тогда он облегченно прерывисто вздыхал и переводил тоскливый взгляд на вальсирующих по паркету актового зала. Тут же одергивал себя и снова начинал улыбаться и подмигивать невидимкам. Если бы кто-то занялся его личностью в этот момент, то, понаблюдав короткое время, быстро сообразил, что Анатолий Круглов страсть как хотел бы кружиться в вальсе с девушкой, как другие парни. Но он комплексовал и стеснялся самого себя настолько сильно, что ни за что бы не сдвинулся с места, даже если бы его приглашали сами девочки. Да что там девочки! Даже если бы сама Катя Острянникова подошла бы сейчас и пригласила его, он бы сбежал от смущения вон из зала. Внимательный наблюдатель догадался бы и о том, что за подмигиваниями Круглов прячет зависть в глазах. Зависть ко всем вальсирующим вообще и в частности – к Васильеву, который нахально кружил в вальсе ту самую Катю…

Анатолий снова поводил напряженным взглядом по залу и, убедившись, что никакой «внимательный наблюдатель» за ним не следит, с трудом оторвал себя от стены и поплелся к буфету. Ему страшно хотелось что-нибудь съесть, но он знал, что и это себе позволить сейчас не сможет из-за того же стеснения. «Куплю лимонад», – успокоил он себя и начал протискиваться, краснея, между парой высоких столов, установленных напротив буфета.

Купив лимонада, Толя подошел к одному из пустующих столов, поставил стакан с шипучим сладким напитком перед собой и снова засмущался, потому что стол был довольно высоким, а рост Анатолия – всего сто шестьдесят пять сантиметров. Ему приходилось задирать руку в своем широком пиджаке, чтобы взять стакан с напитком и сделать глоток. И как только он ставил стакан обратно на высокий стол, нервно одергивал пиджак за полы, потому что чувствовал, как тот вставал колом, а воротник касался его ушей.