– Под два метра, как дядя Паша?

– Кто-то под два, а кто-то и не под два. Все пригодятся в этой жизни. Среди наших лишних нет.

– А кто – наши?

– А все, кто есть в твоём классе, те и наши. И те, что на улице, тоже наши.

Фильм продолжался. Дэвид и его отец Бен разгружали самолёт и распаковывали оборудование для подводных съёмок. Бен командовал, коротко отдавая распоряжения, а Дэвид тотчас же их выполнял.

– Пап, а почему Бен такой грубый? Ни разу не сказал «пожалуйста».

– Он не грубый, а строгий. Сосредоточенный. Он же один с Дэвидом, без мамы, и не хочет баловать сына.

– А ты не строгий. Ты меня балуешь.

– Не строгий, но и не балую. Сегодня, например, только по рожку и съели. Разве это баловать?

– Ты мне истории рассказываешь разные. А я слушаю, слушаю тебя, любимый папочка. Так ты меня и балуешь.

* * *

Наступал в фильме самый драматичный момент: окровавленный Бен вынырнул из моря, упал на берегу. Покусанные акулами руки были сильно повреждены, но камеру и нож он не оставил на дне.

Света вцепилась в руку отца.

– А он выживет? Их найдут?

– Смотри. Немного осталось.

Дэвид тем временем разорвал отцовскую рубаху и перевязал покалеченные руки, снял с отца акваланг, принёс полотенце и подложил его под спину Бена.

Опять зазвучала эта волнующая душу музыка и песня «Какое мне дело до всех до вас? А вам до меня!» Дэвид, выбиваясь из сил, тянул отца к самолёту. Его охватывал страх, что отец умрёт, а значит, умрёт и он сам. Их никто не найдет. Нет, так не будет, будет по-другому.

В этот момент в комнату зашла Лена, увидела дочку всю в слезах, подбежала к телевизору и выдернула шнур питания из розетки.

– Ты отдаёшь себе отчёт о том, что ты делаешь? Посмотри на ребёнка! Она же плачет. Трудно хоть раз быть ответственным и почитать сказки на ночь?

– Какие сказки? «Колобка»? «Чёрную курицу» может, о патологическом предателе, слабовольном ничтожестве, чтобы только пожалели куриные ножки? Про Иванушку-дурачка, про Емелю, за которого все другие что-то делали?

– Ну, не нравятся тебе русские сказки, почитай Андерсена. Или Мэри Поппинс.

– Причём тут нравятся или не нравятся русские сказки? Они такие, какие они есть. Порочные. Их в другом возрасте можно читать.

– В каком же, интересно?

– Лет в восемнадцать, не раньше, а то и постарше. Сплошные «Гуси-лебеди».

– Так, Светочка, иди в свою комнату, с куклами поиграй.

– Я не хочу с куклами. Я с папой хочу.

– Иди. И дверь закрой.

Света послушно удалилась.

– Так, объясни мне, что с тобой происходит? Откуда вдруг такая неприязнь ко всему русскому? Ты что, туда глядишь?

Слово «туда» Лена выделила голосом, чтобы подчеркнуть куда именно – за бугор.

– Ты сама посуди: то Василиса Прекрасная, то Василиса Премудрая всё за Ивана-царевича сделает – и приготовит, и ковёр соткёт, и под хохлому распишет. А всех его трудов – только покручиниться нужному человеку или даже зверю лесному. Волка припахали, коняжку-инвалида с горбом за три моря гоняют жар-птицу ощипывать. Даже лягушку заставили на себя пахать. А сами? Только и знай что вздыхают. Ещё бы по таким женщинам не вздыхать! Только нашей Свете они зачем такие иван-царевичи? Ни одного из них в её мужьях не хотел бы видеть – ни с полцарством, ни с цельным.

– Так, продолжай раскрываться. А «Гуси-лебеди» чем не угодили?

– Да это же жуть сплошная! Послушай, как она начинается: «Жили мужик да баба. У них была дочка да сынок маленький». Вникаешь? Мужик да баба. А у них дети. Если он мужик, а она – баба, что из детей вырастет? Вот и вырастают мужики да бабы. Но это цветочки.

На этот раз Жора разошёлся не на шутку.

– «Доченька, – говорила мать, – мы пойдем на работу, береги братца! Не ходи со двора, будь умницей – мы купим тебе платочек». Понимаешь, сразу же закладывается в голову ребёнка: сделаешь так, как надо – получишь вознаграждение. Потом они начинают учиться за получку в школе, становятся мужиками – за бутылку, вырастают бабами – всё за тот же платочек, становятся дамами – за шубу и новую машину себя разменивают.