– Что это?

– Убрус[3] с отпечатком лица покойного. Есть еще плащаница, в которую завернули Иешуа, – ответил арифматреец. – Нужны они тебе для следствия?

– Вон! Пошел вон отсюда! – заорал тарсянин, смахнув со стола и сверток, и терновый венок. – Вон!

Иосиф, сохраняя размеренность и спокойствие, удалился.

Шаул же был раздираем внутренними противоречиями. Уже второй допрашиваемый кряду сводил его с ума. Кому верить? Во что верить? Проще всех убить, чем допрашивать. Но сколько же крови было на этих руках, начиная с шести маленьких щенков, убитых им в далекой юности…

Когда в комнату к Шаулу римляне втолкнули Никодима, дознаватель стоял в оконной нише, подставив лицо сквозняку. Молодой и пугливый Никодим, как ни странно, тоже был членом Синедриона и… тайным учеником Иешуа. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Информация об иудее, потворствующем сектантам, дошла и до Шаула.

Никодим сел на трехногий табурет перед столом, пытаясь движениями своими походить на размеренного Иосифа. Получалось довольно забавно, словно трехлетний малыш в коротеньких детских шортиках пытается надеть на голову шляпу своего отца-великана.

– Знаешь, кого я ищу? – грозно спросил Шаул, полуобернувшись и уперев руки в бока.

– Да, – односложно ответил Никодим, но голос его все равно успел дрогнуть. Угрожающий вид раввина сделал свое дело.

– Назарянин жив?

– Д… Да, – заикнулся юный горожанин.

– Откуда знаешь?

– Сказал друг… друг моего друга.

Шаул остался в оконной нише, вертя пальцами серебряный сестерций с профилем императора Тиберия.

Тщедушный, еще безусый Никодим смотрел на дознавателя как на злого демона, которым его пугали в детстве.

– Что именно сказал друг твоего друга? – строго уточнил Шаул.

– Что когда две женщины пришли к могиле Иешуа тем утром, то никого не нашли. А позже встретили Иешуа на дороге. Живого.

Писец испуганно посмотрел на Никодима, потом вопросительно на Шаула. Раввин кивнул головой, разрешая писать.

– Имена, – с угрозой в голосе спросил он Никодима.

Юнец вздохнул и опустил глаза на свои пальцы, сжимающие и теребящие край хитона на уровне колен.

– Так или иначе, мы узнаем правду, – предупредил Шаул. – Но когда мы ее узнаем…

Неизвестно откуда вышагнул Луций и стал за спиной допрашиваемого, отчего тот вжал голову в плечи. Тарсянин поймал взглядом глаза начальника стражи и чуть покачал головой, как бы запрещая римлянину прикасаться к члену иерусалимского городского совета. Затем подошел к краю стола, оперся, нависая над Никодимом, и, застилая собой свет, прищурился.

– Послушай, Никодим. Ты – уважаемый человек…

– Да? – почему-то удивился молоденький иудей.

– А как же? – наигранно удивился Шаул. – Разве может быть член Синедриона неуважаемым человеком?

Допрашиваемый, увидев, что Луций отошел в сторону, понял, что бить его не будут… во всяком случае пока. Он благодарно выпрямил согнутую в страхе спину и, посмотрев в глаза Шаулу, глубоко вздохнул с облегчением.

– Я знаю лишь одно имя… – промямлил окончательно подавленный Никодим. – Одна из этих женщин – Мирьям из Мигдал-Эля, ее еще называют Мара…

* * *

– Ее видели перед тем, как украли тело, – пояснял Луций, широко шагая рядом с Шаулом в тени колонн внутреннего двора. – Утром. Потом она пропала. Это все, рав Шаул.

– Где она учила?

– Учила? – удивился Луций.

– «Мара» – это женский род слова «учитель», – перевел с арамейского Шаул.

– Она проповедовала девкам на улице, – с ехидцей произнес легионер.

– Ты не привел никого, кто мог бы узнать ее? – упрекнул раввин начальника римской стражи.

– Но кто?.. – Луций остановился в недоумении. Он был на полголовы ниже Шаула, его одежда отличалась только военным поясом с большим кинжалом. – Кто это может быть?