Современник столыпинской реформы А. Ф. Керенский, беседуя в 1953 г. с журналистом французского радио Р. Лютенью, говорил, что «идея Столыпина была разумной: отказаться от общины. Однако способы проведения реформы отличались непродуманностью, жестокостью»[91]. Значит, будь другие способы, то и результат был бы иной. Аналогичную мысль высказывает И. Е. Кознова. «Перспективная с точки зрения потребностей общественного развития, реформа П. Столыпина слишком грубо вторгавшаяся в жизнь деревни, – пишет она, – вызвала отторжение у крестьян»[92]. Н. Верт тоже объясняет неудачу реформы Столыпина его ошибками[93]. О просчетах и «уязвимых местах» Столыпинской реформы, вызвавших ее «общую неудачу», поворот П. Н. Зырянов: «Игнорирование региональных различий – один из недостатков Столыпинской аграрной реформы. Этим она невыгодно отличалась от реформ 1861 года. Другим ее слабым местом была идеализации хуторов и отрубов, а также вообще частной собственности на землю… Еще одно уязвимое место аграрной реформы заключалось в недостаточном ее финансировании»[94]. Что касается сердцевины нового землеустройства, т. е. создания хуторов и отрубов, то здесь было «много надуманного, доктринерского. Сами по себе хутора и отруба не обеспечивали подъем крестьянской агрикультуры. Необходимость повсеместного их введения, строго говоря, никем не доказана. Между тем Столыпин и его сподвижники утвердились в мысли, что хутора и отруба – единственное универсальное средство, способное поднять уровень крестьянского хозяйства на всем пространстве необъятной России»[95].
Достаточно распространено мнение, согласно которому Столыпин не успел осуществить задуманное. Указывая на грандиозный замысел Столыпинской земельной реформы, Л. И. Семенникова замечает: «Подобная реформа при всей ее кажущейся простоте означала революцию в почвенном укладе. Предстояло изменить не просто основы землевладения, а весь строй жизни, психологию общинного крестьянства. Столетиями утверждался общинный коллективизм, корпоративность, уравнительные принципы. Теперь надо было перейти к индивидуализму, частнособственнической психологии и соответствующему укладу жизни. Это не утверждается в одночасье. П. А. Столыпин считал, что необходимо 20 лет, чтобы перейти от общины к фермерскому строю жизни… Но история не отпустила времени: в 1914 г. началась война. Реформа осуществлялась недолго»[96]. О незавершенности Столыпинской реформы, обусловленной нехваткой времени, размышлял В. С. Дякин[97]. По его прикидкам, для успешного ее проведения надо было располагать не 20 годами, как думал Столыпин, а сроком в 50–80 лет. Однако история не отвела реформатору и двух десятилетий[98].
Нам думается, что история тут ни при чем. Ведь уже с 1910 г., т. е. еще при жизни реформатора, число выходцев из общины стало заметно падать. Значит, дело не во времени, а в сути самой реформы. Мы также не придаем решающего значения ошибкам и просчетам, допущенным при проведении реформы. Главное, на наш взгляд, заключается в том, что Столыпин замахнулся на вековые устои крестьянского быта, выдержавшие самые жестокие испытания и потому обладающие огромной крепостью и жизнеспособностью. Он хотел переделать народ. Но таких чудотворцев, помимо Бога, жизнь не знает. Политики и государственные деятели могут гнуть, ломать, калечить русский народ, но переделать его они не в состоянии. Жажда обогащения, холодный расчет, частнособственнические буржуазные инстинкты и вытекающий из них индивидуализм чужды массовому сознанию русского крестьянства. Поэтому если и говорить об ошибках Столыпина, то лишь в том смысле, что он ошибся адресом, избрав для своего эксперимента русских крестьян. Этот эксперимент, увы, обошелся очень дорого России. Он привел деревню в крайнюю степень возбуждения и раздора. Возник острый разлад внутри крестьянского мира.