«Нахер, просыпаюсь…» – подумал Колюня, а рука уже вытягивала из-под земли весь скелет, показался оскаленный череп.

Даже во сне не стоит дожидаться, когда в тебя запустят зубы. Колюня рванулся изо всех сил, – освободился и побежал. Костяные пальцы продолжали стискивать запястье, следом волочилась, скребла по лишайнику лучевая кость, но избавляться от сюрного украшения было некогда: отовсюду тянулись из-под земли мертвые руки, и бело-костяные, и покрытые кусками разлагающейся плоти, – тянулись, старались схватить. Этим мертвецам было не за что ухватиться, и у них не получалось так споро выбраться, как у первого. Но они упрямо выцарапывались, выскребались из земли.

«Проснуться, проснуться, проснуться…» – твердил себе на бегу Колюня, но вернуться в явь никак не получалось.

Он постоянно менял направление, уворачиваясь от цепких грабок, – но отчего-то каждый раз впереди оказывалась увешанная бутылками береза. При таких раскладах Колюня должен был давно до нее добежать, – но, странное дело, береза словно бы отступала, и при этом становилась все больше и больше. Крона нависала где-то высоко-высоко над головой, выше любого небоскреба, ствол необычайно раздался в толщину, стал как у натурального баобаба.

Мертвецы не теряли времени – один выпростался из земли, второй, третий – и все ковыляли к Колюне, не быстро, но целенаправленно. Он наддал, и добежал-таки до дерева, и буквально уткнулся лицом в бересту, и подумал – неизвестно отчего и почему – что мертвецы за ним сюда не придут.

Береза уже раздалась сверх любых отпущенных для деревьев пределов, натуральная башня, не вдруг и обойдешь. Мертвецы и впрямь сюда не шли, столпились в отдалении, словно будучи не в силах перешагнуть невидимую границу.

Колюня облегченно перевел дух, но тут же снова почувствовал на себе чужой внимательный взгляд.

«Гляди, хер с тобой, за погляд денег не…», – подумал он и не успел закончить мысль: неведомая сила стиснула, подхватила, поволокла вверх.

Мимо мелькали ветви, вымахавшие потолще иных деревьев. И бутылки, тоже выросшие пропорционально березе. Над открытым горлышком одной из них оказался Колюня, и двинулся туда головой вниз, и сообразил, что вполне протиснется, окажется в стеклянной тюрьме. Он широко раскинул руки, уперся в края, – но получил лишь коротенькую отсрочку.

Вновь прозвучал тот же всасывающий, чмокающий звук, но теперь он оглушал, как близкий удар грома, рвал барабанные перепонки. Руки подогнулись, Колюня с воплем скользнул по гладкому холодному стеклу, потом был краткий миг полета, потом хрусткое приземление на донышко. Он вопил, не смолкая, и эхо отражалось от стеклянных стен.

Когда во второй раз прозвучал тот же звук, неподвижные ноги Колюни задергались, словно пытаясь побежать куда-то. К чавканью «вантуза» добавилось сдавленное хрипение. Ноги прекратили суетливые попытки убежать и безвольно повисли. Именно повисли – Головач хорошо видел, что землю и подошвы кроссовок разделяет сантиметров десять, не меньше.

– Э-э-у-э-э… – негромко тянул на одной ноте Пупс, не отрывая взор от сруба.

Головач дернулся было туда, замер, снова дернулся, не в силах принять решение и чувствуя, что любое станет неправильным. Решать не пришлось – Колюня в буквальном смысле выпал из сруба и шлепнулся на задницу.

Пару секунд посидел, затем на четвереньках вылез наружу, поднялся на ноги, пошагал к избушке и подельникам, – неуверенной, как у пьяного, походкой. При этом неотрывно глядел через плечо на сруб, словно опасаясь погони тамошних обитателей.

– Т-ты живой?