Колюня каким-то неведомым образом раздвоился. Он чувствовал, что по-прежнему стоит, наполовину просунувшись в сруб, ощущал пальцами «шерсть», – и одновременно находился в каком-то другом месте.

Там было светло, примерно как пасмурным днем. Но Колюня откуда-то знал, что нет тут ни дней, ни ночей, ни рассветов, ни закатов, – всегда так серо и уныло. Как пришло это знание, он не понимал и не задумывался о том.

Солнце здесь не светило. Но все предметы тем не менее отбрасывали тени, резкие, черные. Впрочем, предметы в этом непонятном месте не изобиловали. Пейзаж ровный, пустынный, утыканный крохотными холмиками. Под ногами единственный вид растительности – серый лишайник, и казался он мертвым, давно погибшим.

Лишайник густо усыпали сосновые шишки, – старые, иссохшие, потерявшие семена – но ни единой сосны не было в пределах видимости, а она ограничивалась сотней метров, едва ли более, дальше все сливалось в сероватой туманной дымке.

Другие деревья здесь тоже не росли, кроме одного – огромного, раскидистого, стоявшего в отдалении и смутно видимого. Колюня пошел к нему, толком не понимая, зачем идет.

Шагалось как-то не так… Он опустил взгляд и увидел свои голые волосатые ноги. Ни обуви, ни одежды на нем не осталось. Вернее, не на нем, а на этой его половине, при том, что Колюня в буквальном смысле кожей ощущал, что все его шмотки на теле, а кроссовки на ногах. И одновременно шишки чувствительно кололи босые ступни. Точно сон, в жизни так не бывает.

Дерево оказалось старой березой, тоже мертвой, как и все здесь. Ветви ее клонились к земле, увешанные рукотворными «плодами». Бутылки из темного стекла, судя по форме, из-под игристых и шампанских вин, и были их сотни, если не тысячи. Ни единой этикетки Колюня не разглядел, однако пробки все были на месте, – не закреплены проволокой, не замотаны фольгой, как полагается, просто вколочены в горлышки.

Такое зрелище и наяву не удивило бы Колюню: ну развесил кто-то и зачем-то бутылки, ничего интересного. А во сне вообще глупо чему-то удивляться.

Он стоял в десятке шагов от березы, без любопытства на нее пялился и размышлял, как бы половчее проснуться. Сон Колюне не нравился. Скучный. Ничего не происходит и заняться нечем.

И тут он почувствовал, что кто-то его разглядывает. Пялится в спину. Обернулся – никого, но ощущение чужого взгляда не исчезло, кто-то глазел из ниоткуда, из пустоты.

За спиной раздался резкий хлопок. Колюня прыжком развернулся и увидел, что пробка из одной из ближних бутылок исчезла, над горлышком вьется легкий белесый дымок, – словно и впрямь сейчас хлынет пенная струя вина.

Вино не хлынуло. Вместо того хлопнула еще одна бутылка, затем еще, затем хлопки слились с сплошную канонаду, вылетевшие пробки сыпались вокруг Колюни.

«Пальба» длилась недолго и вскоре начала стихать. В салюте поучаствовали далеко не все бутылки, меньшая часть, несколько десятков, наверное.

Колюня даже слегка обрадовался, что в его скучном сне начало хоть что-то происходить, и решил подойти к дереву, проверить, что налито в стеклотару, не могут же пробки вылетать сами по себе…

Не успел, почувствовал под ногами какое-то шевеление. Он стоял на крохотном холмике, и по тому словно бы пробегали легкие судороги, для глаза едва заметные, но хорошо ощутимые ногами. Колюня присмотрелся – повсюду вокруг происходило такое же чуть заметное шевеление.

Затем, как по сигналу, непонятный процесс резко ускорился. Холмик содрогнулся (Колюня еле устоял на ногах), его расколола черная трещина, в глубине что-то белело. Он не успел присмотреться и понять, что там. Белое буквально выстрелило наружу, и оказалось лишенной плоти рукой, и костяшки пальцев вцепились в лодыжку, – сильно и больно.