Объяснение было логичным и здравым, но Головач в него не поверил.

Колюня на черепушки не отвлекался, – не опуская биту, пялился по сторонам, пытаясь высмотреть в лунном свете источник звука. А Пупс уверился в своей версии о пластиковых муляжах и заявил:

– Один домой возьму. Свечку сверху прилеплю, клево будет.

Он привстал на цыпочки, попытался дотянуться до черепа. Роста чуть-чуть не хватило, Пупс легонько подпрыгнул, зацепил-таки пальцами нижнюю челюсть, – и вдруг пронзительно завопил.

Картина отдавала сюрреализмом – Пупс отчаянно лупил по земле белым шаром, ни в какую не желавшим отлипать от его пальцев. Саунд-трек соответствовал: бессвязные матюки перемежались со стонами, более напоминавшими вой попавшего в капкан зверя.

Головач понимал, что мышц на костях не осталось и кусаться черепа не способны, что Пупс сам каждым ударом о землю заставляет сильнее сжиматься зубы, что всего-то надо успокоиться и потянуть нижнюю челюсть, тогда пальцы легко освободятся из плена. Понимал – но втолковать подельнику не сумел, того заклинило. Пришлось успокаивать оплеухой, легонько, раскрытой ладонью. Подействовало, и Головач наконец смог разжать костяную ловушку.

За всей этой возней оба не обратили внимания, как Колюня кое-что все-таки высмотрел и решительно пошагал в темноту. Спохватились и заметили его отсутствие лишь когда снова прозвучал «вантуз», теперь гораздо громче, – не иначе как его резиновая присоска была размером с бочонок.

Луч фонаря заполошно метался по сторонам и вскоре зацепил еще одно строение, Пупс не ошибся насчет его наличия. Не землянка и не сарай, – квадратный бревенчатый сруб, поднятый над землей. Небольшой, метра два на два. Ни окон, ни дверей на тех двух сторонах сруба, что были обращены в их сторону, не виднелось. Натуральная избушка на курьих ножках – четыре угла опирались на толстые столбы необычной формы, словно составленные каждый из двух направленных вниз конусов.

На деле ног было шесть, – еще две, в знакомых джинсах и кроссовках, принадлежали Колюне.

Очевидно, единственным входом в сруб оказался люк в полу, на метровой высоте. И Колюня, чувством страха обделенный напрочь, туда сунулся.

С Колюней происходило странное. Его было трудно чем-то удивить, ему ничто никогда не казалось невероятным или невозможным, – если он, Колюня, что-то видит, слышит, щупает, значит это «что-то» существует. Точка, вопрос закрыт.

Но сейчас малоразвитое воображение Колюни спасовало и отказывалось признавать происходившее за реальность, он заподозрил, что так и дремлет в катящей «бехе», а домик и все остальное ему приснилось.

Он действительно сунулся под сруб и сразу же нащупал квадратный лаз, прикрытый фанеркой, она легко подалась вверх. Широченные плечи Колюни едва протиснулись в люк, но все же протиснулись.

Внутри было темно. И не так, как в ночном лесу, где кое-что все же можно разглядеть, – непроглядная кромешная мгла.

Колюня решил подсветить зажигалкой, но для начала протянул вперед руку – и почти сразу она нащупала что-то мягкое и волокнистое… Шерсть? Колюня пощупал в одном месте, в другом, – и понял, что эта как бы шерсть перемешана с чем-то другим, более жестким и колючим. С трудом развернулся в лазе, пощупал с другой стороны и обнаружил то же самое. Пускать в ход зажигалку расхотелось, непонятные волокна могли легко вспыхнуть.

Найденное Колюню не удивило. Ну набил кто-то сруб овечьей или козьей шерстью, перемешав ее, допустим, с железными стружками, – значит, так этому кому-то было надо. А зачем и для чего – ему, Колюне, глубоко фиолетово.

И едва он так подумал, произошло то самое, странное, заставившее считать, что сон в машине продолжается.