– Снова?
– Опять, Муратович, опять, – ему не нужно объяснять, в отличие от молодых вахтеров, почему я ухожу раньше конца программы – Так уже сложилось
– Традиции нельзя нарушать, – старик выпускает меня из зала и пожимает на прощание руку.
Я бреду по осенним улицам, подняв воротник пальто. Холодный ветер старается подбодрить меня, в черных окнах застыла желтая луна, а я бреду и бреду по тёмным переулочкам, старательно избегая наши любимые места.
Закончилась наша история на самой высокой ноте. Настя просто устала – физические нагрузки давались труднее и труднее, и на выступлении она сорвалась вниз. На моих глазах. Вот в этом самом цирке, на этой самой арене она лежала, раскинув руки – а зал молчал, и лишь спустя мгновение дико закричала женщина.
Мир застыл в том светлом мае, словно муха в янтаре. Не было ни слёз, ни истерики, а просто стучащая в виски пустота. И похороны, и поминки, и всё остальное прошло на едином выдохе, без осознания происходящего.
Вернувшись в нашу квартиру, пустую и холодную, я медленно собирал вещи. Разум искал виновных, и их было много – Настины родители, которым было плевать на собственную дочь, её «подруги», способные на любую гадость, и я, который без всякой жалости портил любимому человеку нервы. Мы все – а больше всего я – виноваты в том, что произошло. И самое страшно осознание того, что уже не скажешь главных и простых слов, что уже не обнимешь, не поцелуешь…
И прошлого не вернуть. И ничего изменить нельзя. Совсем.
С тех пор жизнь моя закончилась, и началось житие, пустое и бессмысленное. Вы, наверное, ждете эпилога – и желательно, в упаковке красивой сказки о новой любви.
Но хепппи-энда не будет. Не будет и рассказа о новой прекрасной жизни.
Я оказался в замкнутом круге. Работа и дом, дом и работа. И цирк.
Сменив множество рабочих мест, вдоволь поколесив по стране и по Европе, я вернулся домой. Сюда. К ставшему родным цирку.
Меня тянет сюда, словно магнитом, хотя по всей логике мира я должен и порога не переступать. Но каждый раз я терпеливо дожидаюсь лишь одного момента.
Когда на скользкой, накренившейся трапеции, под купол цирка поднимается молодая гимнастка.
Рабочие окраины маленького города
– Пива нет, – сообщила равнодушная продавщица.
– Давайте вермут. И два стаканчика, – Серый вынул деньги – И пачку сигарет.
Выбравшись из толпы страждущих, забивших магазин в честь выходных, мы отправились к старому кафе «Троянда», расположенному в глубине квартала.
Здесь, в тени кустов, на ступеньках некогда модного и молодёжного заведения, мы разлили хмельное по стаканчикам.
– За всё хорошее, – произнес Серый тост, и мы сдвинули посудины.
Вокруг было темно и пусто. В сером небе выделялись лишь трубы заброшенной «Ленинской краски», да ярко горели в домах позади кафе окна, напоминающие нам о неизбежности возврата к домашним очагам.
– Надоело мне всё, – признался я Серому, разливая вермут – Уеду от вас
– Куда? – испугался мой друг – Тебе что, тут плохо?
– Очень. Надоело топтаться на месте
– От добра добра не ищут, – резонно заметил Серый – И хорошо только там, где нас нет
Мы выпили по второй, но мир по-прежнему оставался серым и убогим. Из октрытых окон соседних домов прилетали с горячим ветром обрывки ссор и детских криков. Вокруг «Троянды» царила заброшенная пустота – заброшенный магазин, заброшенный ларёк, и повсюду мусор вперемешку со стеклом битых бутылок.
Местные жители предпочитают отовариваться в «центре» – каких-нибудь пятнадцать минут ходьбы, и множество супермаркетов, магазинов и магазинчиков. Пятнадцать минут ходьбы, от квартала номер пятнадцать до центра, но разница в несколько десятков лет.