Обмыла вымя и присела у коровы. Красуха довольно замычала, махнула хвостом, чуть не мазнув по лицу и притихла. Молоко набралось за ночь и распирало вымя, причиняя боль так что утренней дойке корова радовалась, словно женщина ласкам.

Тугие струйки громко ударили в ведро и сразу же, как по команде, в хлев сунулась лохматая голова. Знал шельмец, что хозяйка не обделит и обязательно плеснет в миску свежего, тепленького молочка. И даже повизгивал от нетерпения, будто был не здоровенным псом, а маленьким цуциком.

Через полчаса все немалое хозяйство грызло, жевало, хлебало и клевало… размеренно помахивая хвостами.

Маричка довольно поглядывала на скотину и украдкой вздыхала. Все-таки, не легкий труд, самостоятельно за всем этим ухаживать. Но и утеха… Не сидеть же на завалинке, сложа руки, да слезы лить, высматривая на горизонте мужа. Все лучше, когда есть чем занять руки и голову. И вдруг ей так захотелось борща, что даже вкус разомлевшей свеклы и фасоли во рту почувствовала.

— А почему бы и нет? Сварю… — произнесла, решительно тряхнув головой, потому что с тех пор как Андрей пропал, молодица редко подолгу возилась у печи. Одной разве много надо? Кусок паляницы, кружка молока — вот и вся трапеза. А о варениках, блинах и борщах Маричка уже и забывать начала. Не для кого стараться. Но сегодня ладони даже зачесались, как когда-то давно, когда она хотела не только угодить мужу, но и похвастаться умением, показать, что не хуже свекрови сможет стол накрыть. И пусть за нынешним столом не будет никого кроме хозяйки, она тоже заслуживает хоть немного удовольствия и радости… которые уже ой как давно обходят дом Оробцов.

Маричка подхватила ведро и, уже вся мыслями в готовке, чуть не приплясывая от нетерпения, прожогом метнулась в хату.

4. Глава четвертая

Пустая конюшня сильно выстыла, но крепкие стены надежно укрывали от ветра, и уже этого уюта было достаточно, чтобы перевести дыхание, застывавшее в груди не столько от мороза, как от разгулявшейся вьюги. Конь довольно фыркнул, встряхнул гривой и потянулся губами к плечу хозяина.

— Погоди, друже… — похлопал его по шее Нестор. — Закончились наши мучения. Сейчас и согреешься, и поужинаешь…

Казак расседлал коня, снял влажную попону, протер влажные, заиндевевшие бока клоком сена, потом сбросил с плеч платяной кобеняк* (*также бурка, кирея — самая распространенная мужская верхняя одежда, достаточно широкая, чтобы можно было зимой одевать поверх кожуха. От других видов одежды кобеняк отличал капюшон, платяной мешок с прорезями для глаз, который закидывался за спину, а в дождь или сильный мороз его натягивали поверх шапки, защищая лицо) и накрыл им коня. Оглянулся, заметил под стеной кипу сена, подхватил изрядную охапку и закинул за полудрабок.

— Добро… А теперь и о себе не грех позаботиться.

Нестор открыл дверь, и метелица в тот же миг с такой яростью швырнула снегом в лицо, что казак невольно попятился и зябко поежился.

— Вот зараза… — выходить наружу сразу расхотелось. — Никак снежный бес не угомонится. Ну, и лихой тебя бери.

Нестор присел на порог, спиной к двери, заткнул за пояс грубые, шерстяные рукавицы и вытащил кисет с заранее натоптанной трубкой и кресалом. Оно и в конюшне можно было переночевать, не большой пан, но мысль о теплом хлеве манила, как голодного запах хлеба. Казаку к лишениям не привыкать, не раз посреди чистого поля спать приходилось, но одно дело, когда хочешь - не хочешь, а должен, и совсем другое — когда есть выбор. Однако и соваться сразу в круговорот метели, из жадных объятий которой только что выбрался, не хотелось. Пусть, чуть позже.