«…Сквозь прищуренные ресницы… обращены… но… поразила неподвижность этого лица»… ага, неподвижность, «…лба, бровей – и только при ее страстном вскрике»… страстный вскрик будет «…он заметил, как сквозь едва раскрытые губы»… бла бла бла… ага, вот дальше… «она… робела»… робела, значит, «…небольшая книжка слегка дрожала в ее пальцах»… это тоже запомнить – дрожь в пальцах. Хотя, может, он вообще все по-другому будет делать – у Тургенева брюнетка с цыганскими глазами, а он, может, светленькую захочет, как я, не во внешности же дело. Надо найти ее речь. «Аратов заметил… унылости»… ага, унылость тоже запомнить… О, вот, наконец-то, дошла до речи… «Я к вам пишу, чего же боле»… твою мать, письмо Татьяны. Опять молодая героиня, опять не моя роль. Хотя… ну а вдруг режиссер решит сделать что-то типа воспоминаний и ему понадобится на Клару актриса среднего возраста. И опять Сапожникова? «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой, я знаю…», да, знаю, двадцать лет уже знаю, ты мне послан богом, до смерти ты хранитель мой, блядь.

Кладу книгу, потягиваюсь, тру виски, смотрю на выцветшие обои, на стопки книг, на открытый экран ноутбука. В строке поиска вбито, кроме других слов, имя Елены Раевой, смотрю на трепещущую прозрачную воду сквозь толстое стекло, оттуда на меня взирает мое лицо, плыву взглядом вверх, избегая своего отражения, – ваза заканчивается увядшими розами. Бутоны печально смотрят на меня, они пожухли, почернели. Засохшие цветы нельзя трогать, они такие ранимые – неловкое движение, и они рассыпятся в труху, как женщина. Мне так жаль их выкидывать – их подарили зрители.

Я любуюсь мертвой красотой и думаю о Елене. Я часто о ней думаю теперь, сама не знаю почему. Это ведь она однажды взяла меня за шкирку, швырнула на сцену и прибила гвоздями к ней всю мою кожу. Я пытаюсь вспомнить ее глаза, которые исполосовали меня тогда. Я несу в себе эти ощущения уже больше двадцати лет, но ее голос, ее черты, как она улыбалась, плакала, что происходило тогда на сцене – все забыла. Я тщетно пытаюсь вспомнить тот день, это ведь он виноват, что сейчас я актриса. Недоактриса.

«С великим прискорбием, – писал»… бла бла бла… «весть»… так… «о внезапной кончине нашей даровитой актрисы Клары Милич» – о, это уже интересно – «успевшей в короткое время ее ангажемента сделаться любимицей нашей разборчивой публики. Прискорбие наше тем сильнее, что г-жа Милич самовольно покончила со своей молодой, столь много обещавшей жизнью, посредством отравления. И это отравление тем ужаснее, что артистка приняла яд в самом театре!» Я должна это сыграть. Только бы дали роль, не сыграю – проживу, только бы дали роль, как Елена в «Месье Амилькаре», воспламеню весь зал, каждого зрителя, и актрис заодно всех сожгу. Мне нужна эта роль.

Елена… Интересно, почему я не могу о ней найти никакой информации в интернете. Гугл выдает упоминания имени и фамилии, череду фотографий незнакомых женских лиц. Если бы я ее увидела, тут же бы узнала, но интернет пуст. Мне нужно найти Елену, она мне нужна так же сильно, как новая роль. Я пока не знаю, зачем, может, в ее судьбе есть что-то, что поможет мне. Поможет понять, что делать, как быть, как жить. И жить ли. Она же была звездой в театре. Может, я узнаю, как она стала ей и тогда пойму, как мне выбраться из забвения? Я уцепилась за надорванную ниточку и тяну, задержав воздух на вдохе, в страхе порвать. Интересно, она и сейчас звезда? По-прежнему влюбляет в театр наивных девчонок?

Конечно, может, она из тех актеров-затворников, у которых нет страничек в соцсетях. Странно, что на сайте того театра, где она служила, нет никакой информации – может, она ушла оттуда, например, в другой театр, но в гугле ничего об этом нет; или же в никуда, точнее, куда-то совсем в другую, нетеатральную сторону. Смутная тревога щекочет под ребрами.