Реки, полные любви,

по тебе текли бы!

На мне костюмчик серый-серый,

совсем как серая шинель.

И выхожу я на эстраду

и тихим голосом пою.

А люди в зале плачут-плачут —

не потому, что я велик,

и не меня они жалеют,

а им себя, наверно, жаль.

Жалейте, милые, жалейте,

пока жалеется еще,

пока в руке моей гитара,

а не тяжелый автомат.

Жалейте, будто бы в дорогу

вы провожаете меня…

На мне костюмчик серый-серый.

Совсем как серая шинель.

Осень в Кахетии

Вдруг возник осенний ветер, и на землю он упал.

Красный ястреб в листьях красных словно в краске утопал.

Были листья странно скроены, похожие на лица, —

сумасшедшие закройщики кроили эти листья,

озорные, заводные посшивали их швеи…

Листья падали на палевые пальчики свои.

Называлось это просто: отлетевшая листва.

С ней случалось это часто по традиции по давней.

Было поровну и в меру в ней улыбки и страданья,

торжества и увяданья, колдовства и мастерства.

И у самого порога, где кончается дорога,

веселился, и кружился, и плясал хмельной немного

лист осенний, лист багряный, лист с нелепою резьбой…

В час, когда печальный ястреб вылетает на разбой.

О кузнечиках

Два кузнечика зеленых в траве, насупившись, сидят.

Над ними синие туманы во все стороны летят.

Под ними красные цветочки и золотые лопухи…

Два кузнечика зеленых пишут белые стихи.

Они перышки макают в облака и молоко,

чтобы белые их строчки было видно далеко,

и в затылках дружно чешут, каждый лапкой шевелит,

Но заглядывать в работу один другому не велит.

К ним бежит букашка божья, бедной барышней бежит,

но у них к любви и ласкам что-то сердце не лежит.

К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,

но кузнечики не видят – пишут белые стихи.

Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек кропит,

шар земной на повороте отвратительно скрипит…

Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой

прорастает неизменно вещий смысл работы той,

и сквозь всякие обиды пробиваются в века

хлеб (поэма), жизнь (поэма), ветка тополя (строка) …

Шарманка-шарлатанка

Е. Евтушенко

Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь!

Шарманка-шарлатанка, куда меня зовешь?

Шагаю еле-еле, вершок за пять минут.

Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут?

Работа есть работа. Работа есть всегда.

Хватило б только пота на все мои года.

Расплата за ошибки – она ведь тоже труд.

Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют.

Оле

Он, наконец, явился в дом,

где она сто лет вздыхала о нем,

куда он сам сто лет спешил:

ведь она так решила и он решил.

Клянусь, что это любовь была.

Посмотри – ведь это ее дела.

Но, знаешь, хоть Бога к себе призови,

всё равно ничего не понять в любви.

И поздний дождь в окно стучал,

и она молчала, и он молчал,

и он повернулся, чтобы уйти,

и она не припала к его груди.

Я клянусь, что и это любовь была.

Посмотри – ведь это ее дела.

Но, знаешь, хоть Бога к себе призови,

всё равно ничего не понять в любви.

А как первая любовь – она сердце жжет.

А вторая любовь – она к первой льнет.

А как третья любовь – ключ дрожит в замке,

ключ дрожит в замке, чемодан в руке.

А как первая война – да ничья вина.

А вторая война – чья-нибудь вина.

А как третья война – лишь моя вина,

а моя вина – она всем видна.

А как первый обман – да на заре туман.

А второй обман – закачался пьян.

А как третий обман – он ночи черней,

он ночи черней, он войны страшней.

Ночной разговор

Оле

– Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.

– Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,

до Синей горы, моя радость, до Синей горы.

– А где ж та река и гора? Притомился мой конь.

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,