езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.

– А где же тот ясный огонь? Почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

– Фонарщик был должен зажечь, да фонарщик-то спит,

фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем.

И снова он едет один без дороги во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам!..

– Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему.

А он отвечает: – Ах, если б я знал это сам!

Песенка о Барабанном переулке

В Барабанном переулке барабанщики живут.

Поутру они как встанут, барабаны как возьмут,

как ударят в барабаны, двери настежь отворя…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

В Барабанном переулке барабанщиц нет, хоть плачь.

Лишь грохочут барабаны ненасытные, хоть прячь.

То ли утренние зори, то ль вечерняя заря…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

Барабанщик пестрый бантик к барабану привязал,

барабану бить побудку, как по буквам, приказал

и пошел по переулку, что-то в сердце затая…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

А в соседнем переулке барабанщицы живут

и, конечно, в переулке очень добрыми слывут,

и за ними ведь не надо отправляться за моря…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?!

В чаду кварталов городских,

среди несметных толп людских

на полдороге к раю

звучит какая-то струна,

но чья она, о чем она,

кто музыкант – не знаю.

Кричит какой-то соловей

отличных городских кровей,

как мальчик, откровенно:

«Какое счастье – смерти нет!

Есть только тьма и только свет —

всегда попеременно».

Столетья строгого дитя,

он понимает не шутя,

в значении высоком:

вот это – дверь, а там – порог,

за ним – толпа, над ней – пророк

и слово – за пророком.

Как прост меж тьмой и светом спор!

И счастлив я, что с давних пор

всё это принимаю.

Хотя, куда ты ни взгляни,

кругом пророчества одни,

а кто пророк – не знаю.

Два великих слова

Не пугайся слова «кровь» —

кровь, она всегда прекрасна.

Кровь ярка, красна и страстна,

«кровь» рифмуется с «любовь».

Этой рифмы древний лад!

Разве ты не клялся ею,

самой малостью своею,

чем богат и не богат?

Жар ее неотвратим…

Разве ею ты не клялся

в миг, когда один остался

с вражьей пулей на один?

И когда упал в бою,

эти два великих слова,

словно красный лебедь, снова

прокричали песнь твою.

И когда пропал в краю

вечных зим, песчинка словно,

эти два великих слова

прокричали песнь твою.

Мир качнулся. Но опять

в стуже, пламени и бездне

эти две великих песни

так слились, что не разнять.

И не верь ты докторам,

что для улучшенья крови

килограмм сырой моркови

нужно кушать по утрам.

Ленинградская музыка

Пока еще звезды последние не отгорели,

вы встаньте, вы встаньте с постели, сойдите к дворам,

туда, где – дрова, где пестреют мазки акварели…

И звонкая скрипка Растрелли послышится вам.

Неправда, неправда, всё – враки, что будто бы старят

старанья и годы! Едва вы очутитесь тут,

как в колокола купола золотые ударят,

колонны горластые трубы свои задерут.

Веселую полночь люби – да на утро надейся…

Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,

качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства

и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.

О, вовсе не ради парада, не ради награды,

а просто для нас, выходящих с зарей из ворот,

гремят барабаны гранита, кларнеты ограды

свистят менуэты… И улица Росси поет!

Как я сидел в кресле царя

Век восемнадцатый. Актеры

играют прямо на траве.

Я – Павел Первый, тот, который

сидит России во главе.

И полонезу я внимаю,

и головою в такт верчу,

по-царски руку поднимаю,

но вот что крикнуть я хочу:

«Срывайте тесные наряды!

Презренье хрупким каблукам…

Я отменяю все парады…

Чешите все по кабакам…

Напейтесь все, переженитесь

кто с кем желает, кто нашел…

А ну, вельможи, оглянитесь!