а он ни в чем не виноват.

Он в старый цирк ходил на площади

и там циркачку полюбил.

Ему чего-нибудь попроще бы,

а он циркачку полюбил.

Она по проволке ходила,

махала белою рукой,

и страсть Морозова схватила

своей мозолистой рукой.

А он швырял в «Пекине» сотни,

ему-то было всё равно.

А по нему Маруся сохнет,

и это ей не всё равно.

А он медузами питался,

циркачке чтобы угодить.

И соблазнить ее пытался,

чтоб ей, конечно, угодить.

Не думал, что она обманет,

ведь от любви беды не ждешь…

Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня,

ведь сам по проволке идешь…

На арбатском дворе – и веселье и смех.

Вот уже мостовые становятся мокрыми.

Плачьте, дети!

Умирает мартовский снег.

Мы устроим ему веселые похороны.

По кладовкам по темным поржавеют коньки,

позабытые лыжи по углам покоробятся…

Плачьте, дети!

Из-за белой реки

скоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.

Будет много кузнечиков. Хватит на всех.

Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…

Плачьте, дети!

Умирает мартовский снег.

Мы ему воздадим генеральские почести.

Заиграют грачи над его головой,

грохнет лед на реке в лиловые трещины…

Но останется снежная баба вдовой…

Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.

До свидания, мальчики

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:

стали тихими наши дворы,

наши мальчики головы подняли —

повзрослели они до поры,

на пороге едва помаячили

и ушли, за солдатом – солдат…

До свидания, мальчики!

Мальчики,

постарайтесь вернуться назад.

Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,

не жалейте ни пуль, ни гранат

и себя не щадите,

и всё-таки

постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб – разлуки и дым,

наши девочки платьица белые

раздарили сестренкам своим.

Сапоги – ну куда от них денешься?

Да зеленые крылья погон…

Вы наплюйте на сплетников, девочки.

Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

что идете войной наугад…

До свидания, девочки!

Девочки,

постарайтесь вернуться назад.

Настоящих людей так немного!

Всё вы врете, что век их настал.

Посчитайте и честно и строго,

сколько будет на каждый квартал.

Настоящих людей очень мало:

на планету – совсем ерунда,

а на Россию – одна моя мама,

только что она может одна?

Е. Рейну

Из окон корочкой несет поджаристой.

За занавесками – мельканье рук.

Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:

шофер в автобусе – мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький, спеши, спеши!

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души.

Я знаю, вечером ты в платье шелковом

пойдешь по улицам гулять с другим…

Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,

попридержи-ка их, поговорим!

Она в спецовочке, в такой промасленной,

берет немыслимый такой на ней…

Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы…

Куда же гонишь ты своих коней!

Но кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький, спеши-спеши.

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души!

О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,

когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?

Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,

где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.

По-моему, всё распрекрасно, и нет для печали причин,

и грустные те комиссары идут по Москве как один,

и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,

лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому нужно, не спят.

Пусть память – нелегкая служба, но всё повидала Москва,

и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.

Песенка об Арбате

Ты течешь, как река. Странное название!

И прозрачен асфальт, как в реке вода.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание.

Ты – и радость моя, и моя беда.

Пешеходы твои – люди не великие,