Тем более уж раз всё равно на кладбище приехал – заработать можно не только игрой. Хорошо платили за уголёк – вынос тела, в смысле. И если могилу копаешь. Конечно, руки жалко было, старался беречь. Но когда гитара – дрова и надо прямо сейчас брать новую, иначе она уйдёт, куда деваться?

Похоронный оркестр, в котором играли мы с Дядей, был в нашем Промышленном Городе не один. Водились профессиональные конкуренты, и ещё войсковые части по округе. Офицеры, давно потерявшие нюх и совесть, бойко сдавали внаём солдатиков-оркестрантов. Сбивали цену, сволочи: безутешные родственники башляли только начальству, а солдаты брали водкой. Военных мы не любили.

О том, что будет жмур, я всегда узнавал первым. Странным образом из мундштука трубы начинало пахнуть колбасой. Заметил я это случайно. Думал – совпадение. Оказалось, нет. Рассказал Дяде – он посмеялся. Но сколько раз потом проверяли – я не ошибся ни разу. Так что мы с Дядей всегда знали о предстоящей работе и оставляли время свободным. Это щедро вознаграждалось. Шеф ценил нашу постоянную готовность и то, что играли трезвыми. Я не бухал по молодости, Дядя – по редкой для музыканта привычке: он обычно выпивал не больше трёх стопок.

А у других случались казусы. Был такой чувак, Глобус. Шпилил с нами на си-бемольной тубе – огромной дудке, как в кино у Карабаса-Барабаса. Истории про него по всей нашей Великой Стране как анекдоты рассказывали. Например, однажды мы отработали – и его сморило. Лето, жарко, а Глобус приехал на кладбище уже вдетый и там ещё добавил. Чувак мирный; отошёл в сторонку, лёг с тубой в обнимку под кустик – и задрушлял. Когда по аллее понесли чужой уголёк, Глобус услыхал траурный марш, на автомате поднялся и встал в оркестр – тоже чужой.

Но прекол не в этом. А в том, что чувак закончил консу и со своим консерваторским образованием лажи не переносил. В нашем оркестре за кикс полагался пендель от Глобуса: промазал мимо ноты – изволь получить. Мы старались, а чужие чуваки шпилили жиденько и киксовали вовсю. Поэтому их ждали аж два сюрприза. Сначала в оркестре бархатно заиграл супер-тубист. А потом от него посыпались увесистые пендолюхи с обеих ног. Удивлённые чуваки шли, дудели – и подпрыгивали по очереди. Но ничего, интеллигентные люди – доиграли.

Мотаясь с оркестром на жмуры, я узнал, что музыкальные инструменты могут быть кормильцами и поильцами в буквальном смысле. Например, раструб кларнета откручивается – из него кирять удобно; считай, стакан всегда с собой. А туба си-бемоль – вроде той, что у Глобуса – вообще штука незаменимая: при некотором навыке можно стырить с поминального стола и запихнуть в её раструб две бутылки водки и три целых курицы…

Как-то позвонил мне наш руководитель. «Понюхай трубу, – говорит. – Колбасой пахнет?» Я понюхал. «Нет, – говорю, – не пахнет». «Точно не пахнет?» «Точно».

Он довольно хрюкнул: привычка такая у него была, из-за гайморита. «Хреновый ты предсказатель. Я про жмуры договорился. Так что шпилим, поимей в виду».

Я машинально ещё раз потянул носом – колбасой не пахло даже близко. Ну и ладно. Причапал в назначенное время в назначенное место. Нас всех подобрал автобус. Доскрипела эта колымага до кладбища. Мы свои дудки-барабаны расчехляем, выходим, и тут из-за кустов – пам-пам-па-па-рам! – слышим первые звуки: траурного Шопена играют. Уголё к понесли!

Оказалось – танкисты, суки, подсуетились и перебили ангажемент.

Говорил же я, что не пахнет колбасой.

Не наш это был жмур.

Я неестественно прекратил свою жизнедеятельность…

…и теперь собираюсь необратимо прекратить жизнедеятельность чужую. Обдумывают способ. Убеждаюсь, что прав мой приятель Тырда: думать надо как можно реже. Иначе это входит в привычку, от которой трудно избавиться.