Сейчас я бы добавил к списку ещё мюзикл Пресгурвика. А тогда Дядя не стал плющить эрудицией будущую Тётю. Не стал грузить про «реквием» Ахматовой, Дворжака, Керубини, Брамса или Верди с тем же Берлиозом. Он просто спросил: что такая милая барышня делает после работы? И пригласил её в кафе, а потом на танцы.

Жили они дружно. Детей завести не получилось. А когда мне было десять, Тётя умерла.

У кого день рождения летом, тому одноклассников не собрать. Меня обычно поздравляли на ближайших выходных – как говорится, в узком семейном кругу. Удобно, что в нашем спортивном лагере в это время был пересменок. Всех распускали по домам на несколько дней.

Когда мне исполнилось одиннадцать, Дядя заскочил после вечернего представления. Меня напоили чаем с тортиком и скоро отправили спать.

Среди ночи я проснулся. С кухни через приоткрытую дверь слышался разговор. Отец и Дядя выпили явно больше обычных трёх стопок.

«Знаешь, как в Париже говорят? – спросил Дядя. – Метро, булё, додо!»

За границей тогда мало кто бывал. Из всех наших знакомых – только он один. Ездил с цирком на гастроли.

«Булё, додо… Это что значит?» – не понял Отец.

«Это значит, что утром ты тащишься на метро через весь город. Целый день пашешь, как Папа Карло. Вечером тебя хватает только на то, чтобы доползти до дому, завалиться в люлю и друшлять. А назавтра всё повторяется. И так всю жизнь».

Отец хмыкнул: «И что?» «То, что я так не могу». «Интересно! Все могут, а ты не можешь? Включи мужика и смог и!»

«Зачем? Кому на пользу, если я через силу вымучиваю то, от чего меня тошнит? Я хочу заниматься любимым делом! разве плохо?»

«Музыка и все твои штуки – это не дело, – сказал Отец. – Это хобби».

«Оплачиваемое хобби – лучшая работа, – возразил Дядя. – Я делаю то, что мне нравится, и прекрасно себя чувствую. Кстати, опять на гастроли за бугор приглашают».

«Несерьёзно это всё, – упрямо повторил Отец. – Анекдот про Шаляпина помнишь? Извозчик спросил, кем он работает. Шаляпин отвечает: пою. А извозчик говорит: у нас все поют. Я, когда выпью, тоже пою! работаешь-то ты кем?»

«Ты продолжение забыл, – сказал Дядя. – Шаляпин ответил мужику: ты, когда выпьешь, сам поёшь. А когда я напьюсь – вместо меня Власов поёт. Это в Большом театре солист был такой… Не калечь мальчишку».

Тут я понял, что говорят они вообще-то обо мне.

«Зачем из него раньше времени солдата делать? – говорил Дядя. – Здоровье, спорт, учёба, я всё понимаю. Но пусть хотя бы попробует! На жизнь с разных сторон посмотрит. Обломаться-то недолго. Родина постарается».

«Что ты предлагаешь?» – устало спросил Отец.

«Перкуссию, – оживился Дядя. – К осени набирать будут. Клёвое направление, а народ не врубается, и на перкуссию никто идти не хочет».

«Перкуссия… – повторил Отец. – Барабаны, что ли?»

«Ударные, – поправил Дядя. – Как раз не барабаны, а всё остальное. Маримба, ксилофон, вибрафон, колокола, литавры и так далее».

«Куда уж далее», – проворчал Отец.

На кухне снова наполнили стопки.

«Давай не чокаясь, – попросил Дядя. – Мою помянем…»

Они выпили и помолчали.

«Перкуссия реакцию изумительно развивает, координацию и мозги. В спорте пригодится, в учёбе пригодится, – снова подал голос Дядя и вроде всхлипнул. – Спасибо, что не отнимаешь у меня парня. Он же мне как сын…»

Оба они – Дядя и Отец – были тогда моложе, чем я сейчас.

Этим столичным мальчикам предстояло начать реализацию моего плана.

Они о своей роли не догадывались, а время действовать уже пришло. Так что я зазвал их в гости. В отсутствие Любимой Жены объявил квартиру зоной, свободной от предрассудков. Попросту – притоном разврата. Сказочное гостеприимство для дорогих гостей: скатерть-самобранка и простыня-самобранка. Короче, халявное бухло и сговорчивые тёлки. Верняк.