Если кто‑то скажет, что обычный мир тоже полон угроз, я рассмеюсь ему в лицо. Тот, кто не был в «Улье», никогда не поймет, что такое настоящая угроза и борьба за выживание. Каждый гребаный миг, без передышки, без иллюзий и планов на будущее. Сплошная черная полоса и никаких шансов хотя бы на серую.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем в задымленном проеме появляется покрытый копотью, взбудораженный адреналином солдат. Его форма и шлем в брызгах крови и мозговой жидкости, прикрывает рукой рану на плече, одновременно сжимая в ней автомат.

– Генерал, всё чисто, но там проблемка нарисовалась, – обращается к Одинцову. – Согласуете – уберем.

Видимо, у этих боевых парней принято разговаривать так, чтобы посторонний человек ни хрена не понял. Может, это и правильно, по уставу, но я вообще‑то не просто мимо проходила. От «нарисовавшейся проблемки» и моя жизнь может зависеть.

– Сам. – Коротко кивнув, генерал поднимается по лестнице и заходит внутрь.

Не получив приказа стоять на месте, семеню за ним. Меня никто не тормозит, тем не менее я слышу за спиной тяжелые шаги, и от этого как‑то спокойнее на душе.

Я оказываюсь в просторном помещении, предназначение которого сложно определить, так как всё вокруг разнесено в щепки и завалено трупами. Воздух пропитан смрадом крови и пороха. Глаза разъедает дым. Под ногами осколки от снарядов, гильзы от пуль и куски осыпавшейся штукатурки. Стены и потолок черные от копоти, тлеют догорающие обломки мебели. Обстановка жуткая, одним словом.

Стараюсь сильно не глазеть по сторонам, чтобы не упустить из виду быстро удаляющуюся спину Одинцова. Генерал чеканным шагом следует за солдатом, показывающим ему дорогу к месту, где требуется личное вмешательство высшего командования.

У закрытой стальной двери он резко останавливается, буквально на секунду, затем уверенно толкает дверь, и та с грохотом влетает в стену тускло освещенной бетонной коробки без единого окна.

Меня невольно передергивает от открывшейся взору картины. В центре карцера (единственное определение, которое приходит в голову) высокий крепкий солдат удерживает перед собой полуголую, дрожащую от страха девчонку, приставив дуло пистолета к ее виску. Прикрывается девушкой, как щитом, при этом держа в свободной руке автомат, направленный на генерала.

– Сложи оружие и сдавайся, Курт, – с хладнокровным спокойствием произносит генерал. – Не стоило идти против меня. Твой взвод полностью уничтожен. Смерть этих парней полностью на твоей совести.

Ну ничего себе, как много слов. Видимо, девчонка генералу дорога, раз он устроил настоящие переговоры.

– Пошел ты, Одинцов. Клянусь, я вышибу ей мозги, если не отзовешь своих бойцов, – нервно дернувшись, огрызается Курт.

– У тебя был шанс перейти на мою сторону. – В голосе генерала звучит металл, и в следующее мгновение у меня закладывает уши от автоматной очереди, прошившей насквозь и девчонку, и диверсанта. – Больше нет, – добавляет, опустив автомат.

Я застываю от немого ужаса, не в силах сделать даже вдох. Боже… это какой‑то лютый ад. Он просто взял и застрелил обоих. Не колеблясь. Хладнокровно. Безжалостно. Даже не попытавшись спасти несчастную девушку. Кем она была? Почему этот Курт решил, что может ее использовать, чтобы повлиять на генерала?

– Ты же говорил, что на острове нет женщин, – обвиняюще сиплю я.

Одинцов разворачивается, проходится по мне острым, как лезвие, взглядом.

– Отведи нашу гостью в подвал, – распоряжается он, обращаясь к солдату, страхующему меня со спины. Взяв за локоть, парень пытается вытащить меня из крошечного карцера, но я упираюсь и кричу.