– Неважно, Мари. Мы будем гореть там вместе, – обещает он, согревая дыханием ее затылок. – Пора, генерал, – его уверенный голос ставит финальную точку в затянувшейся игре.

Мария Демори закрывает глаза, слушая грохот бьющегося напротив сердца, в котором теряются звуки автоматной очереди. Она не чувствует ни боли, ни страха, когда свинцовый дождь насквозь прошивает их тела. Всё заканчивается слишком быстро. Слишком легко.

«Мы этого не заслужили», – проносится в ее голове последняя осознанная мысль, прежде чем ад гостеприимно распахивает свои врата.

Опустив автомат, генерал какое‑то время буравит застывшим взглядом забрызганную кровью стену. Медные густые подтеки сливаются с пятнами плесени, образуя причудливые узоры. Если смотреть с его ракурса, то они чем‑то напоминают раскинувшиеся крылья с черно‑красными перьями…

От жуткого сравнения, рожденного явно нездоровым воображением, по спине генерала пробегает неприятный озноб. Одинцов никогда не был суеверным человек, хотя родился и вырос в фанатично религиозной семье, но сейчас в этом пропахшем нечистотами, кровью и смертью карцере он впервые в жизни явственно ощущает чужеродное присутствие.

Словно нечто потустороннее, темное и разрушительное витает над изрешеченными пулями телами. Они по‑прежнему крепко держат друг друга в объятиях, будто даже после смерти боятся, что явившиеся по их души демоны приготовили для них разные котлы.

Поежившись, Одинцов отступает назад, стараясь не смотреть на проклятые пятна на стене, но взгляд так и тянется именно туда. Напитываясь кровью, размытые контуры приобретают всё более отчетливые формы двух распахнутых демонических крыльев. Багровые перья зловеще мерцают, пульсируют, словно вот‑вот вырвутся из бетонной стены.

Лампочка внезапно начинает мигать. Воздух сгущается, грудную клетку сжимают свинцовые клещи, в ушах частит взбесившийся пульс. Боковым зрением генерал замечает мечущиеся вокруг него тени. Волосы на затылке встают дыбом, по позвоночнику градом катится пот.

– Чертовщина какая‑то, – тряхнув головой, севшим голосом бормочет Одинцов и пятится назад, отрывая взгляд от стены и уставившись себе под ноги.

– Что с телами будем делать, генерал? – сквозь нарастающий гул прорезается отрезвляющий голос.

Рядовой, доставивший в камеру Марию Демори, обходит Одинцова справа и встает рядом. Оба какое‑то время молчат, глядя на истекающих кровью покойников.

– Крылья видишь? – сухо спрашивает генерал, показывая пальцем на стену.

– Нет, только кровь, – спустя несколько секунд отвечает солдат и возвращает вопрос: – А вы?

– Померещилось, – нехотя отзывается Одинцов.

– Ну да, жуткое зрелище, – заметно нервничая, соглашается рядовой.

На самом деле в мертвецах нет ничего пугающего. Труп – это просто труп. За свою жизнь генерал видел их столько, что давно перестал испытывать какой‑либо дискомфорт.

Тем не менее на этот раз всё иначе. Убить, выполняя приказ, и получить глубокое моральное удовлетворение ему довелось впервые. Возможно, причина разгулявшейся фантазии кроется именно в этом. Новый опыт и новые ощущения с проблесками проснувшейся совести. Все‑таки получать кайф от убийства – это неправильно, если ты не патологический маньяк‑серийник.

– Так что с телами? – снова влезает в его мысли неугомонный боец. Генерал раздумывает ровно минуту, взвешивает все за и против, просчитывает возможности и последствия. Приняв решение, он чувствует, как настроение стремительно ползет вверх. Ему сегодня определенно фартит.

– Головы заморозить, остальное сжечь, пепел поместить в урны и оставить до дальнейших распоряжений.