Иван держал за руль велосипед и смотрел, как хромой человек падает и вновь поднимается. Наконец, вымотавшись, Лёшик лег на землю, раскинул руки и сказал:

– Видел сегодня черта.

– Месяц крал?

– Прикурить попросил. Весна, однако. Хорошо-то как. Лечь бы и сдохнуть.

Из дома валил черный дым, пахло запекшимся жиром. Иван Николаевич носился по кухне, держа в руках грязное полотенце. Обугленная, будто в чулке, утка валялась на полу. Пасть духовки была разинута.

– Чуть дом не сжег! Второй нам хер кто даст! Мудак ты, Ваня!

– Иван Николаевич, я просто забыл. Вере звонить ездил. Утка старая, пусть, думаю, подольше. Где вы были так долго?

– Я в такую, Ваня, залупу попал, что непонятно, в какую сторону выбираться. Собирайся, поедем самогон продавать.

– Что бы ни сказали – не станем спорить, – сказал Веня.

Иван Николаевич не расслышал и на бегу повернулся к Ивану ухом.

Коробов управлял «Нивой» аккуратно: притормаживал на выбоинах, бережно, как ладью при опасности мата, двигал рычаг коробки передач; прикуривая, не сводил глаз с темного лобового стекла с трещиной. Он не просто пытался продлить срок службы жестяной пенсионерки, но и показывал пример зятю, который, как казалось Коробову, машину совершенно не берег.

Иван растерянно, но растерянность эту пытаясь выдать за чуткий взгляд штурмана, следил за дорогой. Хмель отступил. Разболелась голова, одолела жажда. Следовало расспросить тестя, где он пропадал, попытаться понять, почему он так нервно вертелся у багажника с самогоном, когда грузили, и извиниться, наконец. Но ничего этого не хотелось. Ехать бы так всю ночь и молчать, лениво перебирая несложные мыслишки.

«Нива» объехала развалины сахарного завода, проползла вдоль пруда и направилась вдоль бывших кукурузных полей в сторону границы области. У обочины были заметны колодцы, поросшие теперь бурьяном, которые еще до Последней войны выкапывали и обустраивали «под сруб» в поселке через каждый километр. Уже через день после торжественного открытия с перерезанием красной ленты в мутной воде колодца валялись пустые бутылки и презервативы. Стоил проект как однокомнатная квартира. Писали о нем в местной газете как о запуске экспедиции к «черным дырам». Сколько можно было украсть с одного колодца – не сочтешь. А все же это было лучшее время в жизни Ивана, потому что до него и до таких, как он, государству не было никакого дела. Иван жил в безопасном пузыре. Юность, мечты, живые родители. Вечерами он слонялся с приятелями по поселку, вдыхая тревожную смесь ароматов: дымок от подожженной травы, прелые листья и дешевые духи одноклассниц. Ему шестнадцатилетнему виделась впереди целая вселенная, и сердце от этого так тревожно стучало, что дрожали стекла в ветхом ДК с дырявой крышей, откуда на танцующих сыпалось высохшее голубиное дерьмо.

– Так, тут вроде связь должна ловиться, – сказал Коробов, протягивая Ивану свой телефон. – Напиши, Святослав зовут, что мы подъезжаем, а то еще врежут из миномета.

– Как именно написать?

– Ну как. «Подъезжаем» пиши.

Иван написал: «Добрый вечер. Мы договаривались о встрече. Едем на Ниве-577. Подъезжаем».

Коробов, не дождавшийся расспросов, чувствовал себя оскорбленным. То, что он поэтому практически насильно вез зятя к лихим фёдорам, было педагогическим приемом. Совсем зять в домашнего кота превратился: ест и спит, мяукает, когда есть настроение.

Коробова поражала эта беспечность, свойственная молодому поколению. Пропади зять на весь день, да он бы – Коробов – весь Новоколоденск на уши поставил. С вертолетами бы искали. Это забота называется.

Потом Коробов вспомнил, как трепетно Иван относится к Вере и сыну – Лёше. Это вызывало у Коробова уважение.