– Ты так решил напугать меня? И если я скажу «нет», отпустишь?

Он стоит передо мной. А я сижу на краю кровати. Я вижу, как напрягаются его плечи, как стискиваются челюсти, как прячутся под веками глаза. Руки невольно в кулаки сжимаются.

– Я… попытаюсь, Ива. И пойму, если ты откажешься. Не смогу, не хочу, не буду делать тебе больно. Не стану выкручивать руки и привязывать к себе. Силой не удержишь птицу. В клетку не спрячешь желание быть свободным. Рано или поздно, рука устанет удерживать перья – и птица вырвется, выскользнет из рук. Рано или поздно проржавеют, сломаются прутья, и свобода вырвется из клетки.

Он никогда не говорил так много. Но я чувствую: он всё обдумал.

– Я знаю: со мной нелегко.

– А со мной легко? – срывается с губ горько.

Андрей окидывает меня с ног до головы взглядом. И не тяжёлым вовсе, а вдумчивым и добрым. Проникновенным. Он словно видит меня насквозь, будто я не человек, а решето.

– Ты… необыкновенная, Ива. Светишься. Просто не каждому дано увидеть этот свет. Но все, кто рядом, его чувствуют и тянутся. Женя. Ираида. Кот Васька. Сын мой Илья. Катюшка. Дед Козючиц, которого все терпеть не могут. А с тобой он другой. То ли лучше хочет казаться, то ли пытается выпятить лучшие свои стороны, что ещё не заржавели в нём. Тот же самый Репин, будь он неладен.

Я качаю головой. Не могу. Не заслуживаю этих слов. Он просто меня не знает. Или пытается возвести на пьедестал, на котором мне не усидеть – обязательно придётся шлёпнуться и удариться больно.

– Нет, нет, всё не так, Андрей. Я замкнутая, нелюдимая. Всю жизнь прожила в коконе, оберегаемая бабушкой. Я ни с кем не дружила и не общалась. Даже с Ираидой и Идолом, Женей то есть. Так, перебрасывались несколькими словами изредка. И каждый жил, как мог, не влезая, не вмешиваясь в жизнь друг друга. Существовали рядом.

– Не нужно уговаривать меня увидеть тебя другой, – улыбается Андрей и присаживается рядом. – Ты просто не можешь видеть себя со стороны. И слишком строгая, как учительница. Жизнь никогда не идёт прямо, Ива. Всегда петляет, делает повороты, обдаёт грязью, а то и стены подсовывает, о которые ты если не разбиваешься насмерть, то долго приходишь в себя. Давай не будем спорить. Ты неидеальная, я не совершенен. Но ты моё несовершенство видишь не так, как я. А я твою неидеальность воспринимаю по-своему. Это нормально. Иначе мы бы не столкнулись. Прошли мимо. Не стали бы разглядывать друг друга.

– А ты для себя всё решил, Андрей? – спрашиваю и замираю. Сердце гулко стучит, убыстряя бег. Мне кажется, он слышит его нестойкое трепыхание.

– Да. Иначе меня бы не было здесь.

– Я хочу рискнуть. Попробовать, – облизываю сухие губы. – Я приму тебя таким, какой ты есть.

10. 10. Никита Репин и Ива

Никита

Он бесцельно смотрит в окно. Там уже не видать ни зги. Но какое это имеет значение, если мрачные мысли овладевают сознанием и мешают дышать.

Телефонный звонок рвёт нестойкую тишину.

– Никита, сынок, как ты?

Он прикрывает глаза, вслушиваясь в родной голос. Если его кто-то любил искренне и по-настоящему, то это Тата. Он звал её так всегда. Мамой. Татой. Не задумываясь. Никого нет роднее. Разве что бабка Кудрявцева любила его нежно. Жаль, что всё так получилось. Из-за проклятых денег. Или из-за про̀̀̀клятых. Никите никогда не хотелось в этом разбираться.

Он и деньги-то не любил. Может, потому что их всегда было слишком много. Эдакий здоровый философский пофигизм. Печаль лишь в том, что ему никогда не приходилось бедствовать. Возможно, придётся. Готов ли он? Не понять. Пока не попробуешь.

Ему не страшно остаться ни с чем. Ему страшно, что за всем этим стоят искалеченные человеческие судьбы.