На отсутствие условий, оправдывающих применение наказания при причинении вреда в состоянии крайней необходимости, указывает Н. С. Таганцев. По его мнению, у защищающегося нет таких социально порицаемых мотивов, как злоба, месть, корысть, неуважение к требованиям права и юридического порядка. Его нельзя упрекнуть в неблагоразумии; он «был проникнут одним страхом за свое существование, одним желанием охранить свои интересы. Правда, стоическая мораль учит скорее претерпеть зло, чем повредить другому; но право, как справедливо говорят сторонники субъективной теории, не может требовать такого героизма от обыкновенных людей, а потому применение наказания к деяниям, учиненным под влиянием принуждения от неодолимой силы происходящего, было бы бесцельно и с точки зрения преступника, и в интересах общества. На основании этого государство отказывается от требования соблюдения установленных им норм, как скоро посягательство на них определяется действительной необходимостью» 248.

Правомерность причинения вреда в состоянии крайней необходимости Сергеевским связывается со следующими обстоятельствами: во-первых, опасность должна быть действительной, а не мнимой; во-вторых, коллизия может быть между равными благами или более высшего блага с низшим.

Сергеевский не дает понятия субъекта преступления, он лишь замечает, что «субъектом преступного деяния, то есть лицом, действия которого могут быть признаны преступными, а само оно подвергнуто ответственности пред уголовным законом, является не всякое существо человеческого рода. Для того, чтобы быть преступником в юридическом значении этого слова, для того, чтобы получить наказание как акт государственной власти, основанной на определении государственного закона, необходимо обладать известными психическими свойствами или силами» 249. Эти свойства в уголовном праве назывались вменяемостью 250, способностью к вменению или уголовной дееспособностью, фактически же речь в этом случае идет о признаках субъекта преступления. Они стоят в непосредственной зависимости от природы уголовного права, его целей и задач.

«Дееспособность субъекта как условие осуществления карательной власти государства, – пишет Н. С. Таганцев, – является краеугольным камнем всех теорий, признающих основанием наказуемости виновное посягательство на правопорядок, и притом не только тех, которые смотрят на наказание как на отплату за совершенное, но и тех, которые видят в нем проявление целесообразной карательной правоохраны, так как таковая тем и отличается от других видов охранительной деятельности государства, что она вызывается не только опасной или вредоносной, но именно виновной деятельностью субъекта. Мало того, даже представители теорий, видящих в преступном деянии только повод, а не основание наказуемости, но не принимающие начал нецессарианизма 251 по отношению к человеческим действиям, как, например, проф. Фойницкий, не могут устранить их из построения наказуемости, идеи вины и вменяемости, опасности, и лишь одна группа теорий, не только уподобляющая преступные деяния вредоносным фактам окружающей жизни, но и отождествляющая их между собой, теория, видящая в преступнике душевнобольного или прирожденного вредотворца, может пытаться выкинуть понятие вменяемости, как ненужный балласт, из учения о преступлении» 252.

Если уголовный закон преследует цель исправления виновного, то признаки субъекта преступления должны корреспондировать ей, лицо должно обладать способностью к указанному изменению. При отсутствии такой способности невозможно применение наказаний, в этом случае следует осуществлять полицейские мероприятия (предупреждение, пресечение деяний, принятие мер безопасности). При преследовании уголовным законом цели Божеской справедливости личность должна иметь те свойства, которые дают основание Божескому возмездию. Следовательно, люди, по своему душевному состоянию не подлежащие ответственности перед судом Божьим, не могут признаваться субъектом преступления. Если же уголовный закон действует исключительно ради истребления опасных лиц, то тогда способность к вменению теряет всякое значение.