Вчера, когда она ушла на работу, взял полотенце, подушку и плед. Еще – пару ложек, железную миску, зубную пасту. У меня уже был какой-то опыт, я знал, что мне надо. Взял самую лучшую сумку и сложил в нее добро. Нет, я не воровал. Я взял именно то, что мне было необходимо. Мне это было надо, и я взял.

Бойлерная всем хороша, но только рано утром оттуда надо уходить. Скорее бы тепло. Уйду на пляж. Понял! Эти два месяца пытаюсь жить по принципу: свободнее, еще свободнее, совсем свободный!

ДЕВЯНОСТЫЙ ДЕНЬ

Первая весна в моей жизни? По силе и остроте ощущений – да, первая! Влажный, теплый воздух. Дождь, первый весенний дождь. Пахнет асфальтом и крышами. Надо стать бомжом, чтобы узнать, что крыши весной пахнут. Вчера встретил знакомого. Оказывается, меня ВСЕ ищут. Она тоже. Если бы я пытался спрятаться, не вышло бы лучше. Мы пошли к нему домой, (семья куда-то уехала на пару дней). Ванная. Две курсовых работы, сутки времени, комп. Урвал свои тысячи и ушел в запой. Пил со слесарями в моем убежище, продолжил в парке с какими-то мужиками, потом к нам присоединились студенты.

У парней ноутбуки. Хорошая штука USB. Кое-что показал ребяткам, как можно сшибить деньгу на бирже контента. Пацаны смотрят, открыв рот. Весна, сессия. Хожу в интернет кафе, просиживаю по 7—8 часов, пишу студиосам за деньги. Они меня передают из рук в руки. Надоело. Купил очень дешевую легкую куртку, джинсы и кроссовки. ОНА любила дорогие вещи. Тонкие кашемировые свитера от Zilli.

У меня взаимная нелюбовь. Я не люблю людей, люди не любят меня. Вчера мои студенты приперли ноутбук в бойлерную ночью. Я пил весь день, работать не то чтобы не хотел – не мог. Ребята сбегали за кофе, таблетками, вставили спички в глаза и заставили писать семь (!) рефератов. За срочность – двойной тариф. Мои слесарюги теперь смотрят на меня волком: они чувствуют себя обманутыми. На их взгляд, я получил деньги (их месячную зарплату) ни за что. Это – классовая вражда? Странно, пока я сдавал бутылки на буханку хлеба и чекушку – они кормили меня вареной картошкой, домашними котлетами и солеными огурцами, СОЧУСТВОВАЛИ. Сейчас злобно затаились. Отсюда надо уходить.

СТО ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ

Прожил почти месяц с очаровательной нимфоманкой. Ей тоже сделал пару рефератов. Она привела меня к себе. То, что сейчас называют студией: огромная комната с большим окном, одновременно прихожая, кухня и спальня. У девицы светло-серые, почти серебристые глаза с бирюзовым отливом. Угольно-черные ресницы и вишневые губы. Прямые, каштановые волосы. Фигура Софи Лорен. Скачки верхом на мне она методично чередовала с какими-то немыслимыми вывертами. Из камасутры, что ли? Я не кончал, долго – был полупьян. Кажется, и не кончил. Дева напрыгалась и пошла в ванную.

Мне было пусто и грустно: решил, что таким образом девица расплатилась за рефераты. А мне безумно хотелось – не выпить, а как следует напиться. Я алкал денег и хорошей компании. За хорошую водку мои слесари соглашались спрятать на целую ночь свою классовую непримиримость.

Дева вышла из ванной, голышом ходила по студии и собирала разбросанные шмотки. Нашла свою сумку и достала несколько бумажек. Сказала, чтобы заходил. Через три дня деньги кончились, и я перешел жить к ней.

Сегодня утром я проснулся от ЕЕ взгляда. Она стояла в длинном халате с запахом, на поясе. Очень бледная, с яркими серыми глазами. Губы, намазанные серебристо-сиреневой помадой, кривились от гнева и презрения. Это было в той, той комнате, в том доме и той жизни. Я встал с моего любимого дивана, пошел прямо на нее. Она продолжала что-то говорить, но я ее не слышал ее (или не хотел слышать?). Прижатая к стенке, она отворачивала лицо от моих губ, ее рот продолжал кривиться в нервном и злобном оскале, в глазах блестели злые, непролитые слезы беспомощности. Но тело жило отдельно от глаз и злобных слов. Оно плавилось в моих руках, она повисла на мне, двигалась со мной в такт. Я проснулся второй раз за утро, теперь по-настоящему. От ее стона сквозь стиснутые зубы во сне. Было шесть утра.