– Даст по шее.

– А я на это и рассчитываю.

– Слушай, у тебя никогда не было такого ощущения, что ты занимаешься ерундой?

– Какой ерундой?

– А вот играешь в волейбол.

– Лично я?

– Нет, вообще.

– Было. Всю жизнь. Кроме трех последних месяцев.

– Это пройдет.

– Ветошкин, ты лучше не выходи сегодня, скройся.

– Иди ты… Гуляй.

Мастера разминались. На них были красные рубашки со шнуровкой. Они купили их в прошлом году в Чехословакии. Крюков в синем костюме с медными пуговицами сидел в первом ряду близких трибун и серьезно следил за разминкой. Он еле заметно кивнул в ответ на «здрасте» Ветошкину, и тот смешался. Взвинченное, злое состояние, когда он мрачно, исступленно представлял, как один вытянет всю игру (он так ярко видел свой одинокий, мстительный триумф), – это состояние после разговора с Галей сменилось вялостью и безразличием. Он разминался в паре с Проценко. Проценко также был зол, но зол, так сказать, неугасимо. Это уже не по ходило на разминку. Проценко, как боксер, осыпал его сериями. Он старался попасть в Ветошкина, и точно, когда Ветошкин обернулся (его поз вала пришедшая Галя), сильнейший мяч угодил ему в грудь. Он пошатнулся. «Ты!» – с ненавистью крикнул Ветошкин. «Проснулся?» – спросил Проценко. Он улыбался. У Ветошкина тряслись руки от бешенства. У него не было врагов, но сейчас он ненавидел слепо, до желания избить ногами… Теперь Проценко играл в защите, и Ветошкин бил сильно, целил в голову, но Проценко мягко возвращал все мячи, он был неуязвим. Аркадий Андреевич давно следил за ними и, подойдя, одобрительно крикнул: «Вот так, вот так!..» – и Ветошкину захотелось попасть в него.

– Витя! Витя, подойди ко мне! – услышал он голос Гали, с трудом заставил себя повернуться, держа мяч в руках.

Он сел рядом с ней на трибуне.

– Ты что? – спросила Галя. – Что случилось? Какое у тебя лицо!

– Лицо? – хрипло сказал Ветошкин.

– Витя, – тихо сказала Галя, – не играй сегодня, не надо.

– А-а, ты думаешь, не надо, – сказал Ветошкин, продолжая смотреть на Проценко. Тот ухмылялся в ответ.

Ветошкин стал медленно подниматься. Галя схватила его за руку.

– Ветошкин, прекрати сейчас же, – медленно, отчетливо сказала она.

– Или я уйду.

Ветошкин вдруг обмяк. Он безучастно следил, как команды разминались у сетки. Мячи звенели, ударяясь перед первой линией, и подлетали к по толку. Трибуны были полны, что редко случалось у них в городе. До хоккея волейболу было далеко. Зрители сидели тихо, яркий свет заливал площадку, и размеренно, как в цеху, раздавалось: «Разбег-удар-отскок, разбег-удар-отскок…»

Подача досталась им. Подавал брат. Он несколько раз ударил мячом об пол. Ветошкин встряхнулся… Он был по-прежнему вял, хотелось побыть одному. Он посмотрел на судью. Тот поудобнее устроился на вышке, опершись руками. Во рту торчал плоский свисток. Судья был другом Аркадия Андреевича. Он сам когда-то, после войны, играл в их команде. Все нас только передружились, что образовали клан, секту, собиравшуюся в игровые дни для своих таинств. Но Ветошкину казалось теперь, что они при ходят сюда, как в кино, а живут той, другой, более важной жизнью, и только он один принимает всерьез эту игру. И что теперь все стало ясно, настолько ясно, что он представил себя заваленным мячами и памятником над ним – волейбольная сетка.

У них с Проценко была наигранная комбинация – тот вешал коротенькую передачу, и Ветошкин бил по восходящему мячу. И сейчас мяч от блока попал к Проценко, но Ветошкин не мог решить, станет ли тот играть на него. Поэтому он выпрыгнул поздно. Со стороны, возможно, показалось, что он имитировал удар. Мяч тихо опускался сзади него, и Ветошкин опускался вместе с ним. Он еще в воздухе сделал судорожное движение, чтобы поднять мяч, но не смог. Проценко не ругался, он покачал головой и холодно посмотрел на Ветошкина.