– Бабушка, – сказал Лев Алексеевич и заплакал.

В своей команде Ветошкин давно сидел в запасе. И данных у него особых не было. Рост сто восемьдесят пять и в защите не очень цепок. Просто удивительно, как он держался еще в этой классной команде. Может быть, потому, что был очень деликатен со всеми и умел слушать с пони мающей улыбкой.

Тренером все эти годы был Аркадий Андреевич. Пока команда выигрывала, он почти суеверно сохранял старые порядки. Ветошкину шел двадцать шестой год, когда игра перестала клеиться. Команда вначале отскочила на восьмое место, затем еще ниже, и Аркадий Андреевич ушел. Тренером назначили недавнего лидера команды, с блеском закончившего карьеру, Валентина Крюкова. Крюков был в курсе всех навороченных Аркадием Андреевичем дел и очень не одобрял талисманоманию старого тренера. Ветошкин считал себя талисманом и поэтому, несмотря на теплые, приятельские отношения с Крюковым, думал о себе в прошедшем времени.

И он решил поговорить с новым тренером начистоту. Он ждал его после тренировки, стоя в вестибюле, и смотрел, как струи дождя бегут по стеклу прозрачной стены. Он думал о том, что это будет тяжелый разговор и его надо смягчить, чтобы все получилось не как разрыв, а как, скажем, расставание близких людей на перроне. С командой его связывали не только совместные годы жизни, победы, поражения, теплота отношений, а и другое. Он был гурманом волейбола. В самой его крови было это: тренировки, запах пота, звуки ударов по мячу, строгая четкость площадки и сетки, соревнования, напряженное равновесие счета, душ и автобус после игры. Со своей скамейки он смотрел на игру, как бы зная ходы вперед. Но он не считал это своим достоинством, потому что был не зритель, а игрок, хотя и запасной. К тому же, когда его выпускали со вторым составом, он начисто забывал всю свою скамеечную мудрость и играл, если и надежно, но как-то пресно.

Голос Крюкова заставил обернуться.

– Ты что, меня ждешь или девушку?

– Да, – ответил Ветошкин и, замявшись, добавил: – Вас.

– Официоз оставим на потом. Сейчас мы приятели. Пошли, что ли?

Они вышли под дождь и побежали к Крюковскому «Москвичу». Захлопнув дверцу, тренер значительно сказал:

– Давно собирался с тобой поговорить.

– Я вот затем и остался… – поспешил Ветошкин со своей теорией расставания.

– Дай я сначала скажу, – перебил его тренер.

Они выехали из аллеи и втиснулись в гущу транспорта перед светофором.

– Вот я заметил, что с тобой говорить нельзя. Ты все смягчаешь, как будто играешь в защите с падением. Я хочу сказать тебе кое о чем, что смягчить нельзя. Ты долго сидел на скамейке: по-моему, сменил поколения три запасных. Так?

– Угу, – ответил Ветошкин.

– И я знаю, почему тебя держал Аркадий. Ему казалось, что ты цементируешь команду своим характером. Доля истины в этом есть. Но другая сторона медали та, что команда не семейка, а боевой отряд, и злость в игре не от уютной жизни, а от конкуренции. Так?

– Так, – согласился Ветошкин, – но…

– И из этого следует, – продолжал Крюков, не слушая его, – что твое пребывание в команде имеет больше э-э… моральное, что ли, этическое значение. Я бы давно уже сказал тебе об этом, и мы очень приятно расстались бы, – он посмотрел на Ветошкина очень хорошо, – то есть, может быть, ты бы стал тренером у нас. Диплом пишешь?

– Да.

– Но вот второе. Ты считаешь, что тренируешься в полную силу?

– Я тренируюсь с удовольствием.

– Вот! Я все думаю – неужели ты не хочешь играть в основном составе?

– Я?!

– Так что же ты, черт возьми, не хочешь работать? Знаешь, как я работал в свое время?

– Знаю.