– Ну вот, – сказал Лева. – Тем более.

– Это я по поводу замочной скважины. Да, люди одинаковы, но как умны некоторые из них, какие у них богатые чувства, какие красивые поступки! И если он пишет – значит, доверяет тебе, доверяет самое ценное в своей жизни и не боится, что ты над ним посмеешься. Нет, это не замочная скважина…

Ночью, выходя с чемоданом приискателя, Лева не забыл прихватить ба ул студента. Он настолько привык воровать, что раскаяние ощутил лишь года через четыре, сам будучи студентом.

Так и сейчас, увидев этого старика и вспомнив деда, Лев Алексеевич впервые почувствовал – нет, не раскаяние, – а печаль, как будто прокатился по своим сорока шести годам, как по ступеням. Так быстро пролетело время! И неужели все эти годы были живы его единственные кровные родные?

Жена, вернувшись, тяжело села рядом. Жару она переносила плохо, но каждый год рвалась на юг.

– Что такое? – спросила она.

– Знаешь, – сказал Лев Алексеевич, – я вспомнил. У меня ведь здесь недалеко дед с бабкой жили.

– Жили или живут?

– Не знаю, – сказал Лев Алексеевич, помолчав. – Откуда мне знать. Я их сорок лет… в упор не видел.

– Заедем? – спросила жена.

Всегда она соглашалась заранее. Такая у нее была тактика. Если они вместе проходили мимо ресторана, она тут же говорила: «Зайдем?» И ему, конечно, этот ресторан становился безразличен. Вот и сейчас она хочет отвадить его от поездки. Она ждет, что он будет говорить о жаре, о том, что времени нет. Ждет, что он сам откажется. А может, она действительно для него старается? Двадцать с лишним лет прожили вместе, а никак ее не раскусить. И ведь проверял не раз – и в рестораны заходил, и по незнакомым компаниям таскал. Все проверки выдержала. А знает же, знает, вычислила, что так ей выгоднее. Лев Алексеевич чувствовал это, а доказать не мог. И это его бесило и придавало интерес к семейной жизни.

– Поехали, – сказал он.

– Будем билеты сдавать? – деловито сказала жена.

– Не надо. Сделаем остановку в Тихорецке.

– Хорошо, – согласилась жена.

Лев Алексеевич внимательно посмотрел на нее.

– Не хочешь ехать? – спросил он.

– Что значит – не хочешь? Надо, – ответила она.

– Если не хочешь, не поедем, – сказал он.

– Мы же решили.

– Это я решил. А ты сама хочешь ехать?

– Но мы же решили!

Она смотрела ему прямо в глаза.

– Хорошо, – сказал он и не удержался: – Смотри, без нытья.

– Разве я когда-нибудь ною?

– Вот и подозрительно, что не ноешь.

Жена пожала плечами и ничего не ответила.

В станицу они приехали ночью. Вокзал был новый. И он, и маленькая площадь с крытым павильоном на автобусной остановке были чужими. Вот только пирамидальные тополя что-то напоминали Льву Алексеевичу. Когда же он отошел от вокзала метров на двести, то остановился и принюхался. Знакомый сладкий запах также вспомнился. Пахло степью, какими-то травами, чем еще? Запах взволновал его.

«А что? – подумал он. – Может, живы».

До этой минуты он не верил во встречу.

Было два часа ночи. Лев Алексеевич вернулся на вокзал. Жена сидела на скамье, положив голову на свернутый плащ.

– Нет такси? – спросила она, не открывая глаз.

– Какое тут такси? Свет только на центральной улице… Это у них «порядки» называются, – вдруг вспомнил Лев Алексеевич.

– Да уж, порядки.

– Улицы у них называются «порядками». Или не улицы, а кварталы. Не помню… А ты знаешь, здесь они долго живут. Лет до девяноста.

– На фруктах.

– Вот. Еще вспомнил – жердёла. Это абрикос. Муляка. Это… тина, что ли?

Жена промолчала.

– Что, Лида, тяжело? – спросил Лев Алексеевич. Он растрогался от воспоминаний и пристально посмотрел в ее лицо.

– Нет, ничего, – она открыла глаза. – Ты и адреса не знаешь?