– Ну вот, – сказал Лева. – Тем более.
– Это я по поводу замочной скважины. Да, люди одинаковы, но как умны некоторые из них, какие у них богатые чувства, какие красивые поступки! И если он пишет – значит, доверяет тебе, доверяет самое ценное в своей жизни и не боится, что ты над ним посмеешься. Нет, это не замочная скважина…
Ночью, выходя с чемоданом приискателя, Лева не забыл прихватить ба ул студента. Он настолько привык воровать, что раскаяние ощутил лишь года через четыре, сам будучи студентом.
Так и сейчас, увидев этого старика и вспомнив деда, Лев Алексеевич впервые почувствовал – нет, не раскаяние, – а печаль, как будто прокатился по своим сорока шести годам, как по ступеням. Так быстро пролетело время! И неужели все эти годы были живы его единственные кровные родные?
Жена, вернувшись, тяжело села рядом. Жару она переносила плохо, но каждый год рвалась на юг.
– Что такое? – спросила она.
– Знаешь, – сказал Лев Алексеевич, – я вспомнил. У меня ведь здесь недалеко дед с бабкой жили.
– Жили или живут?
– Не знаю, – сказал Лев Алексеевич, помолчав. – Откуда мне знать. Я их сорок лет… в упор не видел.
– Заедем? – спросила жена.
Всегда она соглашалась заранее. Такая у нее была тактика. Если они вместе проходили мимо ресторана, она тут же говорила: «Зайдем?» И ему, конечно, этот ресторан становился безразличен. Вот и сейчас она хочет отвадить его от поездки. Она ждет, что он будет говорить о жаре, о том, что времени нет. Ждет, что он сам откажется. А может, она действительно для него старается? Двадцать с лишним лет прожили вместе, а никак ее не раскусить. И ведь проверял не раз – и в рестораны заходил, и по незнакомым компаниям таскал. Все проверки выдержала. А знает же, знает, вычислила, что так ей выгоднее. Лев Алексеевич чувствовал это, а доказать не мог. И это его бесило и придавало интерес к семейной жизни.
– Поехали, – сказал он.
– Будем билеты сдавать? – деловито сказала жена.
– Не надо. Сделаем остановку в Тихорецке.
– Хорошо, – согласилась жена.
Лев Алексеевич внимательно посмотрел на нее.
– Не хочешь ехать? – спросил он.
– Что значит – не хочешь? Надо, – ответила она.
– Если не хочешь, не поедем, – сказал он.
– Мы же решили.
– Это я решил. А ты сама хочешь ехать?
– Но мы же решили!
Она смотрела ему прямо в глаза.
– Хорошо, – сказал он и не удержался: – Смотри, без нытья.
– Разве я когда-нибудь ною?
– Вот и подозрительно, что не ноешь.
Жена пожала плечами и ничего не ответила.
В станицу они приехали ночью. Вокзал был новый. И он, и маленькая площадь с крытым павильоном на автобусной остановке были чужими. Вот только пирамидальные тополя что-то напоминали Льву Алексеевичу. Когда же он отошел от вокзала метров на двести, то остановился и принюхался. Знакомый сладкий запах также вспомнился. Пахло степью, какими-то травами, чем еще? Запах взволновал его.
«А что? – подумал он. – Может, живы».
До этой минуты он не верил во встречу.
Было два часа ночи. Лев Алексеевич вернулся на вокзал. Жена сидела на скамье, положив голову на свернутый плащ.
– Нет такси? – спросила она, не открывая глаз.
– Какое тут такси? Свет только на центральной улице… Это у них «порядки» называются, – вдруг вспомнил Лев Алексеевич.
– Да уж, порядки.
– Улицы у них называются «порядками». Или не улицы, а кварталы. Не помню… А ты знаешь, здесь они долго живут. Лет до девяноста.
– На фруктах.
– Вот. Еще вспомнил – жердёла. Это абрикос. Муляка. Это… тина, что ли?
Жена промолчала.
– Что, Лида, тяжело? – спросил Лев Алексеевич. Он растрогался от воспоминаний и пристально посмотрел в ее лицо.
– Нет, ничего, – она открыла глаза. – Ты и адреса не знаешь?