И повсюду книги. Не какие-то там романы, а серьезные труды, изданные на разных языках. Среди них множество фолиантов ин-кватро в переплете из марокканской кожи и с номерами на корешках. Около половины книг рассказывала о фокусах и магии. Одна полка целиком посвящена жизни и творчеству знаменитого американского фокусника Гарри Гудини. На другой – подборка книг о деяниях индийских йогов и аскетов. Третью занимали альбомы с марками, что коллекционировал учитель.

Напротив книг о Гудини, рядом с дверью, висел в рамке фрагмент кисвы – огромного, расшитого золотом черного шелкового покрова, которым накрывают камень Каабы в Мекке. Кисвы меняют раз в год, вес их достигает двух с лишним тонн, над их изготовлением целый год трудятся сто мастеров. Само наличие фрагмента священного покрова в кабинете говорит о том, что Феруз как правоверный мусульманин совершил паломничество в Мекку – стал хаджи.

К кабинету примыкала кладовка, до самого потолка заполненная газетами, журналами и опять же книгами. Рядом с ней – другая дверь. Я надавил на холодную медную ручку. Вроде, закрыто.

Я вернулся к бумагам на письменном столе, и тут услышал шелест кожаных подошв по паркету гостиной. Дверь кабинета распахнулась, и я обернулся. В дверях по стойке «смирно» стоял Феруз.

На нем красовалась черная каракулевая шапка и шпинатно-зеленое двубортное пальто из грубого сукна. Обут он был в замшевые ботинки ручной работы. Необычный выбор, если учесть, что на улице двадцать пять градусов тепла.

– Я гляжу, ты тут уже успел освоиться…

– Простите, пожалуйста. Просто я от природы любознательный.

– Да? И какой же ты еще «от природы»?

– Скромный, – без ложной скромности заявил я.

Я снова сел на стул с гнутыми ножками и предоставил инициативу Ферузу. Он повесил каракулевую шапку и пальто на привинченный к двери крючок. Потом, даже не взглянув на меня, уселся за покрытый кожей письменный стол. Собрав со стола все бумаги, сложил их в одну стопку и запер в стоявший тут же шкафчик со стеклянными дверцами.

– Почему ты хочешь освоить искусство престидижитации? – спросил он.

– Мне всегда было интересно.

– Просто «интересно», или ты без этого жить не можешь? – строго спросил он.

– Жить не могу! – заверил я. – Но прекрасно понимаю: вершин в этом деле можно достичь только под руководством поистине выдающегося учителя.

Моя грубая лесть не произвела на Феруза ровным счетом никакого впечатления.

– Скажи, – в тоне его не прибавилось любезности, – точно ли ты уверен в своих словах? Ты послушный?

– Да… думаю, послушный.

– Если я возьму тебя в ученики, – сказал он, – будешь ли ты меня расспрашивать?

– А вам бы этого хотелось?

– Отвечай на мой вопрос.

– Я буду расспрашивать вас, если чего-то не пойму.

Учитель кивнул.

– Если я велю тебе что-нибудь сделать, – продолжил он, – ты сделаешь? Даже если тебе будет неприятно?

Какие еще пытки он задумал? Я представил, как Хафиз Джан наблюдает за мной издалека. Поэтому ответил осторожно:

– Если вы прикажете, сэр, я приложу все усилия, чтобы выполнить ваше поручение.

Хаким Феруз встал и, взяв со стола два штангенциркуля, в задумчивости уставился на них. Затем выглянул во двор, где росло большое манговое дерево, и свел кончики штангенциркулей вместе.

– Я уже говорил тебе, что Хафиз Джан был одним из лучших моих учеников. Он очень любил иллюзии, жить без них не мог. Я и в самом деле расстроился, когда он покинул меня ради исполнения долга перед семьей.

Феруз смерил меня суровым взглядом. Казалось, он видит насквозь не только меня, но и всех моих предков.

– Я знаю, что Хафиз Джан не отправил бы тебя ко мне, не будь ты ему по-настоящему дорог. По этой причине, – тут он опять выглянул во двор, – я даю тебе шанс.