Внезапно пытка кончилась. Громко царапнув кору острыми, как ножи, когтями, с дерева сорвался ястреб и сцапал виноградину. Ударами огромных крыльев птица сбила меня с ног. Феруз отбросил газету и подошел. Я громко стонал, показывая исполосованные птичьими когтями руки в надежде на жалость. Но не таков был этот волшебник, чтобы его можно было пронять какими-то пустячными царапинами. В самом деле, не переломы же.

– Ты обратил внимание? – спросил он.

– Обратил ли я внимание?! Да вы что, не видели, как он на меня набросился? Посмотрите, какие раны.

Я опять протянул к нему руки.

– Butastur teesa, канюк ястребиный белоглазый… нечасто они в последнее время попадаются в Калькутте… – он потянул носом. – Кажется, наш пернатый друг решил свить тут гнездо. Надо бы за ним присматривать.

Он сорвал с пояса кружку для подаяний и трижды ударил по ней чайной ложечкой – следующее задание.

Урок второй: раздеться до трусов, выйти во двор и ползать по-пластунски, подбирая осколки ракушек, пока не наберется ровно двести.

Нет ничего хуже, чем носить потом трусы, в которых ползал по двору калькуттского дома. С этим сравнятся разве что ощущения от порезов на локтях и коленях, исполосованных травинками и выброшенными бритвенными лезвиями. Я ползал едва не плача. В кожу впивались бутылочные осколки, но я изо всех сил старался думать о хорошем.

Разум подсказывал мне, что обучение заключается в преодолении себя. Успех в любом деле зависит от того, чем ты готов ради него пожертвовать. Наверное, необычные испытания призваны подготовить меня к изучению волшебства. «Без этих основ, – уговаривал я себя, – мне никогда не пройти всего курса обучения».

Вот уже три часа я ползал по двору, извиваясь, как червяк, но нашел только три осколочка.

Феруз пришел проверить, как у меня продвигаются дела.

– Кидай, что нашел, сюда. – Рядом с моим окровавленным локтем оказалась ржавая жестянка из-под табака.

Звук упавших в жестянку обломков ракушек не порадовал учителя – вместо водопада всего три капельки.

– Маловато тут ракушек, – посетовал я, уткнувшись лицом в грязь.

Но Хаким Феруз меня не слушал. Он уже шел обратно в тень.

Прошло еще три часа. Я нашел еще семь осколков ракушек. Беспорядочно тычась туда-сюда по двору, я размышлял, сколько еще несчастных новичков прошли через это испытание. Скудный улов наводил на мысль, что я тут далеко не первый. Неужели и Хафиза Джана тоже заставляли вот так ползать и собирать ракушки? По всей видимости, да. Уж не об этих ли суровых испытаниях он меня так настойчиво предупреждал? Чем больше я размышлял о системе обучения, тем больше у меня возникало вопросов. Неужели собирание ракушек – это обряд, через который проходят все, кто начинает заниматься магией? Что-то не верилось.

День сменился вечером, волшебник вернулся во двор после дневного сна. Он был чисто выбрит, одет в накрахмаленную габардиновую рубашку, брюки в елочку и янтарного цвета грубые башмаки. Он с высоты своего роста взирал, как я ползаю по земле на брюхе, будто крокодил. Спереди трусы на мне протерлись почти до дыр. Мое усталое, израненное тело пыталось приспособиться к новым условиям, я чувствовал себя помесью хамелеона с кротом.

Феруз вытащил из кармана часы, внимательно на них посмотрел и спрятал обратно. Я осмелился поднять глаза на Учителя. Секунду назад он возвышался надо мной, придирчиво меня оглядывая, будто сержант на смотре. И вот он уже развалился в шезлонге. И когда он успел сесть? Я не заметил даже, откуда шезлонг появился.

– Ну ты и перепачкался, – хмыкнул он, будто и впрямь ожидал чего-то другого. – Уже почти восемь. Иди-ка, вымойся. Скажи Гокулу, пусть даст тебе поесть и найдет какой-нибудь матрас. Завтра начинаем рано, так что советую хорошенько выспаться.