– Ждите меня около моего дома в половине четвертого, – велел он и ушел.

На другой день Иван велел Воробью с пацанами оставаться в поселке, а сам пошел на пустырь. Подходя к выстроившимся в ряд на пустыре нахаловским, он краем глаза заметил движение в руинах насосной станции. Враги заранее спрятались на станции, но Ивану было безразлично, сколько человек притаилось за кирпичной стеной и когда они будут готовы напасть.

Был ясный солнечный день. По небу пробегали редкие тучки. В кустах на пустыре шуршали мыши, где-то вдалеке каркали вороны. Враги выстроились поперек тропинки, ведущей из поселка в частный сектор. Вид у них был самый решительный. С доброй улыбкой Абрамов подошел к парням и спросил самым дружелюбным тоном на свете:

– Привет, пацаны! Чего собрались? Не меня ждете?

– Иди, куда шел, – растерянно сказал Окурок. – У нас тут дело.

Остальные парни промолчали. Если бы Иван просто шел мимо, то они бы разошлись в стороны и дали ему пройти, но он остановился и начал разговор. Окурок, как инициатор драки, просто обязан был что-то ответить, и он посоветовал Абрамову первое, что пришло на ум.

Иван не обиделся на хамский тон, кивнул на велосипедные цепи в руках нахаловских:

– Вы зачем цепи с собой принесли? Велик собрались ремонтировать?

Нахаловские ничего не ответили. Дружелюбная улыбка с лица Абрамова сползла. Он мрачно осмотрел врагов. Стоявший ближе всех к нему парень с ужасом увидел, как глаза Ивана помутнели, и он стал похож на племенного быка, приготовившегося поддеть на рога совхозного пастуха вместе с лошадью. Нахаловским было чего бояться! В восемнадцать лет Иван Абрамов был ростом сто восемьдесят девять сантиметров. Весил он больше ста килограммов. В плечах Иван был в полтора раза шире самого крепкого из врагов. Абрамов занимался легкой атлетикой, но не бегом или прыжками в высоту, а метанием копья. Кулак у него был как пивная кружка, как верхняя часть молота в руках у кузнеца с пятидесятикопеечной монеты сталинских времен. С одного удара он мог с легкостью разнести вдребезги челюсть чемпиону области по боксу, а уж если по ребрам даст, так тут все, без заупокойной молитвы не обойтись.

Окурок тоже видел, как глаза у Абрамова налились кровью.

«Он меня плевком перешибет, – предчувствуя встречу с кроватью в больничной палате, подумал главный задира. – Зачем меня мама на свет родила, если такие чудовища по нему бродят?»

Иван набрал воздуха в легкие и взревел так, что у пацанов ноги подкосились:

– Я не понял! Вы чего тут собрались? Где велик? Вы что ремонтировать будете? Вы куда, сукины дети, велик дели?

Нахаловским не надо было повторять два раза. Они разбежались кто куда, и каждый своим путем помчался под защиту родных стен. Группа поддержки из руин незаметно выскользнула и растворилась между кустами и телеграфными столбами. Все закончилось как нельзя лучше. Ничья честь не пострадала. Нахаловские пацаны не обязаны были биться с какой-то гориллой из-за велосипеда, который у него украли. Кто украл, тот пускай и бьется с этим чудовищем, а Окурок с друзьями на пустырь по другому поводу пришли. Казалось бы, восьмером, с велосипедными цепями в руках, нахаловская шпана одолела бы одного, даже самого сильного противника, но это только так казалось. Чтобы нанести удар по чужаку, к нему надо было сделать шаг, который бы гарантированно закончился многооскольчатым переломом челюсти или потерей печенки-селезенки. Расставаться со здоровьем из-за какой-то девчонки с соседней улицы никто не хотел.

Вернувшись домой, Абрамов победу не праздновал. Ему было противно, что он поддался обманчивому чувству дворового товарищества и вмешался в разборки, которые его, спортсмена и комсомольца, не касались. Не того Иван был воспитания, чтобы своей силой похваляться. А сила у него была, и еще какая!