Прошли годы, но этот взгляд, полный невысказанного, так и остался загадкой. Виктория, выросшая на ферме Хинтеркайфек, была словно сотканной из противоречий.Высокая, почти угловатая фигура, казалось, несла на себе груз, непосильный для её юного возраста. Её движения, обычно плавные и грациозные, иногда становились резкими, нервными, выдавая скрытое напряжение. Лицо, обрамленное тёмными густыми волосами, казалось бледным, почти неживым, словно её кровь текла медленнее, чем у других. Большие серые глаза, которые могли бы пленить своей красотой, теперь смотрели на мир настороженно, словно выискивая признаки опасности. Взгляд её был проницательным, острым, способным заметить мельчайшие детали, которые оставались незамеченными другими.

Она была молчаливой и сдержанной, предпочитая наблюдать, а не участвовать. Её голос звучал тихо, почти шёпотом, словно она боялась нарушить тишину, привлечь к себе лишнее внимание. В ней чувствовалась какая-то внутренняя замкнутость, словно она ограждала себя от внешнего мира невидимым щитом. Она редко улыбалась, а когда улыбалась, казалось, что улыбка не трогает её глаз, что это лишь маска, скрывающая истинные чувства.

Её руки, обычно занятые тяжёлой работой по дому, отличались какой-то странной грацией. Пальцы были длинными, тонкими, словно созданными не для грубого труда, а для чего-то более изящного. Она любила проводить время в одиночестве, бродить по окрестным лесам, собирать травы и цветы. Говорили, что она знает язык растений, понимает их тайные послания.

В ней было что-то неземное, что-то потустороннее, что одновременно притягивало и отталкивало. Она казалась загадкой, которую невозможно разгадать, тайной, которую лучше не трогать. Она была словно предупреждение, словно знак, указывающий на то, что в этом мире есть вещи, о которых лучше не знать.

София Грубер:

Два года спустя, в 1889 году, в доме снова раздался крик новорождённой – Цецилия родила вторую дочь, Софию. В первые дни дом был полон радости, но вместе с ней в воздухе словно витало смутное беспокойство, неясное предчувствие беды. София казалась слишком хрупкой, слишком беззащитной перед мрачными силами, которые, казалось, окружали Хинтеркайфек.

Ей не суждено было прожить долго. София ушла из этого мира в возрасте двух лет, словно злой дух похитил её душу, оставив лишь бездыханное тело. Болезнь, окутанная тайной, словно спустилась из окрестных лесов, скрутила её хрупкое тельце, лишила дыхания.

Детская смертность в те времена, словно ненасытный жнец, хозяйничала на баварских землях, и ни один дом не мог чувствовать себя в безопасности. Каждый рождавшийся ребёнок появлялся на свет с клеймом уязвимости, словно тонкий росток, которому предстояло пробиться сквозь каменистую почву. И мало кому это удавалось. Сыпной тиф, дифтерия, корь, сКлаусатина – названия этих болезней звучали как зловещие заклинания, обрекающие младенцев и детей на мучительную смерть. Не было прививок, не было эффективных лекарств, только молитвы и отвары трав, которые чаще приносили утешение, чем исцеление. Плохая гигиена была повсюду: грязная вода из колодцев, скученность в тесных избах, где зимой собирались и люди, и скот, отсутствие элементарных знаний о микробах и инфекциях. Болезни распространялись как лесной пожар, охватывая целые деревни. Матери с ужасом наблюдали, как их дети угасают на глазах, как их тела покрываются сыпью, как их душит кашель. Они вытирали им пот со лба, шептали молитвы, надеялись на чудо, но чудеса случались редко. Даже если ребёнок выживал после тяжёлой болезни, он оставался слабым и беззащитным перед другими опасностями: голодом, нехваткой тёплой одежды, тяжёлым трудом, который начинался с пяти-шести лет. Многие дети просто не доживали до совершеннолетия, унося с собой нереализованные мечты и несбывшиеся надежды. На кладбищах за околицей деревень детские могилы занимали целые ряды – безликие холмики, покрытые травой и полевыми цветами, печальное напоминание о том, как хрупка и коротка была жизнь в те времена.