Хинтеркайфек, казалось, чего-то ждал. Ждал своего часа, чтобы раскрыть свою страшную тайну. И этот час приближался с каждой минутой, с каждым скрипом половиц, с каждым шорохом в лесу.

Ферма Хинтеркайфек, утопавшая в баварской глуши, принадлежала семье Грубер. Говорили, что живут они в достатке – земля плодородная, скот ухожен. Но деньги, как известно, не всегда гарантируют спокойствие.

Груберы не пользовались любовью соседей. Жили замкнуто, словно оберегая какой-то секрет, а это всегда вызывает подозрения. Их сторонились, шептались за спиной, называли странными, даже грешными. Будто на ферму легла тень старого проклятия.

Документов о Груберах сохранилось немного, воспоминания туманны, а слухи… слухи окрашены мрачными красками. Чувствовалось, что в этом доме что-то не так, что за внешней благопристойностью скрывается нечто тёмное. Словно за запертыми дверями Хинтеркайфека разворачивалась своя зловещая драма, о которой никто не должен был узнать.

Груберы жили, словно в осаждённой крепости, отгородившись от мира не только каменными стенами фермы, но и невидимой стеной отчуждения. Редко кто видел их на деревенских праздниках или в церкви, они не делились ни радостями, ни горестями с соседями. Да и соседи, признаться, особо не стремились к общению, стараясь обращаться к ним лишь в случае крайней необходимости. Будто чувствовали, что в Хинтеркайфеке витает что-то недоброе, что лучше держаться от этого места подальше.

Единственным исключением была Виктория, дочь Цецилии и Андреаса. Эта высокая, стройная девушка, в отличие от своих родителей, не сторонилась внешнего мира. Именно она была той ниточкой, которая связывала Хинтеркайфек с окрестными деревнями. Виктория ходила в школу в Вайдхофене, где, пусть и неохотно, общалась с другими детьми и учителями. Эти несколько часов вдали от фермы были для неё глотком свежего воздуха, редкой возможностью почувствовать себя частью обычной жизни.

По дороге в школу, а иногда и по хозяйственным делам, Виктория иногда перекидывалась парой слов с почтальоном или проходящими мимо торговцами. Разговоры эти были короткими и формальными, но даже они служили тонкой ниточкой, связывающей её с внешним миром, напоминая о том, что она не совсем забыта. Помощь по хозяйству и редкие посещения церковных служб тоже давали ей возможность хоть ненадолго вырваться из тягостной атмосферы дома.

О Виктории отзывались в основном хорошо – милая, тихая, с красивым голосом.Она была миловидной девушкой, но в её облике чувствовалась странная отстранённость. Казалось, она живёт в каком-то своём мире, отгородившись от жестокой реальности, окружающей её

Говорили, что её ангельское пение в церковном хоре словно искупает грехи, совершаемые в стенах фермы. Но даже в церкви, в святом месте, Виктория не могла полностью расслабиться, словно боялась, что тень Андреаса настигнет её и там. Она боялась своего отца как огня, никогда ему не перечила, избегала его взгляда и безропотно выполняла все его приказы. Но даже это не спасало её от гнева – синяки, тщательно спрятанные под одеждой, были красноречивым свидетельством жестокости, царившей в Хинтеркайфеке. Виктория была не единственным ребёнком Цецилии, но из всех детей до взрослого возраста дожила только она. Старшая сестра, не выдержав жизни в этом проклятом месте, вышла замуж и уехала, оставив Викторию наедине со своим страхом.

 И вот, в свои 27 лет, хрупкая и сломленная, она продолжала жить в доме, где царили жестокость и насилие, мечтая о спасении, которое так и не пришло… Её дом был скорее адом, и надежды на то, что она вырвется из этого ада, почти не было.