Поэтому, анализируя процессуальный закон, автор делает вывод, что «формально уголовный процесс тот же, что был и тысячу лет назад, но по существу он нечто совсем иное. Так, лопатой можно колоть орехи. И человека, не знающего, для чего в действительности предназначена лопата, видимо, можно убедить в том, что это орехокол» и далее: «… государство должно поменять обвинительный способ уголовно-процессуальной деятельности на правосудный…»[63]

Рассматривая предлагаемую точку зрения, вспомним то определение права, которое положено в основу советской системы права, отражением которой являлись действовавший до 2002 г. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР и Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, которые подвергаются в изменившихся условиях общественной жизни вполне обоснованной критике.

Право есть возведенная в закон воля класса, затем право определяется как общенародная воля и отождествляется с законом. Кроме того, в этот период конституционные нормы и нормы права являются частично декларативными, а уголовно-процессуальная и гражданская процессуальная деятельность подчиняется идеологическим целям, отрицающим частное в праве, цели достигаются путем правовых решений, принимаемых на идеологической основе, и право служит инструментом выполнения этих решений.

Независимость суда и судьи в этом случае является декларативной, хотя и провозглашается принцип независимости судей. Обсуждаемая проблема выступает по существу проблемой разделения властей, когда судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной. По словам В. Полуднякова, «в годы советской власти судебная власть была у нас, конечно, принижена. Она была в какой-то степени отраслевым управлением власти, а именно ведомством, относящимся к определенному отраслевому управлению. И соответственно, отношение к ней было как к органу, не имеющему достаточного авторитета, не влияющему должным образом на урегулирование общественных процессов».[64]

М. С. Строгович обоснованно констатировал: «Независимости судей нет, и не может быть вне их подчинения закону: такая “независимость” означала бы несвязанность судей законом, произвол судей, их голое усмотрение, что решительно исключается самим существом советского правосудия. Следовательно, оба положения, содержащиеся в ст. 112 Конституции СССР, – судьи независимы и подчиняются только закону – составляют единство, единый принцип»[65].

Эта позиция, высказанная крупнейшим процессуалистом, отражала и отражает идеальный подход к положению суда в той сфере, где процессуальная деятельность по познанию обстоятельств дела не должна быть связана социалистическим правосознанием и статусом судьи, процессуальным положением судьи в рамках процессуального права, в системе судоустройства и гарантий прав и свобод гражданина, что должно обеспечить справедливость правосудия в рамках прав, предоставленных гражданину, поведение которого подчиняется нравственным началам, господствующим в обществе.

В отношении же других процессуальных органов выделяется «принцип процессуальной самостоятельности, что позволяет производить оценку доказательств по внутреннему убеждению и гораздо более соответствует реальному положению следователя, прокуророра, работника органа дознания и судьи в уголовном процессе и процессуальной деятельности».[66]

Для понимания соотношения понятия «внутреннее убеждение судьи» и принципа независимости суда в судопроизводстве необходимо принять во внимание, что принцип независимости судьи и подчинение его требованиям закона реализуется в стадии разбирательства дела в суде, однако с учетом его значимости для разрешения дела и значимости стадии судебного разбирательства он является одним из основных принципов уголовного процесса.