Убей-городок. Ошибка комиссара Владимир Зингер, Евгений Шалашов

© Владимир Зингер, 2025

© Евгений Шалашов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Году так в 1974-м, еще во время срочной службы на южной границе, слышал я одну историю. И поведал ее наш старшина, прослуживший в тех краях лет тридцать, не меньше, и знавший таких баек видимо-невидимо. Вот она.

Было это в конце двадцатых годов в Туркестане. Гулял в тех краях Джунаид-хан со своим войском. Да и то, как гулял? Заправлял всеми делами, казнил и миловал. Как говорится, царь и бог и воинский начальник. И войско у него изрядное было. Да еще англичане старательно Джунаид-хану помогали. Считай, при каждом курбаши[1] советник из Британии ошивался. А может, и не советник, а надсмотрщик – кто знает? Только зря все это было: наши бойцы того и гляди войско басмаческое окончательно разгромят, да и самого хана в плен возьмут.

Решил он тогда со своими джигитами в Иран податься, пока не поздно. А богатство свое немалое придумал на две части поделить и большую часть здесь схоронить. Вернуться рассчитывал, а в этом случае капитал очень бы пригодился.

Вот и приглашает он одного из своих курбаши – Ашир-бека, к которому сильное доверие и благосклонность имел, – и поручает тому скрытно подыскать место для схрона, такое, чтобы и надежно, и ориентиры были нерушимые. Ашир-бек сделал все как надо и в нужное время тайно перевез сокровища в схрон. Доложил господину, что дело сделано, и на место сопроводил – убедиться. Все тайно, никого больше в это дело не посвящая.

И прямо на месте преподносит Ашир-бек своему господину с поклоном некий предмет – небольшой по размеру, весь в каменьях блестючих да с инкрустацией. Шкатулка не шкатулка, ларец не ларец, уж больно мал. Джунаид-хан спрашивает у курбаши: что, мол, это такое? А тот ему: о великий, изволь открыть эту штуковину, сам увидишь. Хан открывает шкатулку и видит, что обе внутренние поверхности отделаны золотыми пластинами с изящным узором, и чудится ему в этом узоре что-то знакомое. Ашир-бек объясняет, что схема здесь в узорах замаскирована, где сокровища спрятаны. И точно: присмотрелся Джунаид-хан и понял, как эту схему к местности приспособить надо. И все понятно станет.

«Кто же такую работу выполнил так быстро и так мастерски?» – поинтересовался хан. Курбаши сообщает, что верный слуга его, мастер на все руки: и медник, и чеканщик, и ювелир. Какую угодно работу подобного свойства выполнить может. Ничего на это не сказал Джунаид-хан.

Вернулись они в лагерь. А как вернулись, Джунаид-хан и спрашивает у курбаши: «Ты ведь убил своего слугу?» Ашир-бек ему в ответ: «Не могу такого сделать, не гневайся, о великий! Он со мной всю жизнь рядом, как себя помню. Не раз от смерти спасал».

«Ну, раз не можешь, значит, не можешь», – говорит хан и велит кликнуть этого слугу. А когда того приводят, и говорит ему: «Сильно ты меня порадовал, старик, своей работой, и за это я тебе милость великую явлю – не убью тебя. Но глаза твои заберу. Чтобы не мог ты никому тайну тайную раскрыть по слабости или из корысти».

По приказу Джунаид-хана тут же сразу и выжгли старику глаза, чтобы сокровища ханские найти не мог. А сам Джунаид-хан обернулся к своему верному курбаши с вопросом: доволен ли тот милосердием своего господина? И верный курбаши упал господину в ноги, благодарил его и клялся в вечной преданности.

Тем бы дело и закончилось, но молва людская дальше так повествует. В ночь перед тем как двинуться ханскому войску в путь, снится будто бы Джунаид-хану сон. Видит он того старика, и он вроде слепой, но на Джунаида смотрит прямо и говорит ему: «Вот ты мои глаза забрал, но я и без них все вижу. А ты теперь и с глазами будешь как слепой».

Кинулись поутру искать старого мастера, да так и не нашли. Курбаши здесь, на месте, клянется, что ничего не знает. Только Джунаиду этого мало. Скачет он на то место, где клад спрятан. Видит, что вот оно, а никак определиться не может, где же непосредственно схрон. И так повернется, и этак – все не то.

Возвращается он тогда за подаренным ларчиком, чтобы, значит, с его помощью место определить. Только ларчика-то и нету нигде. А тут как раз наши войска в наступление пошли – драпать надо. Так и сбежал Джунаид-хан со своим воинством в Иран. Потом еще дважды делал набеги сюда и силы собирал приличные – до двух тысяч сабель, да только все без толку: и власть не вернул, и сокровища свои кровавые, проклятые не нашел. Так и сгинул где-то в Иране. А ларчик, искусно выполненный, будто бы и до сих пор ходит по рукам и приносит несчастье новым владельцам.

Вот такая история. Что в ней правда, что вымысел и зачем я ее вспомнил – этого я и сам поначалу не знал. Но потом произошли некоторые события, и оказалось, что невозможное возможно. И пусть Череповец лежит далеко от той южной границы, ни беков, ни курбаши у нас отродясь не водилось, но имелись и собственные легенды, и собственные клады. И если в той, прошлой, жизни никаких сокровищ мне отыскать не удалось, то теперь, после моего возвращения в 1970‐е годы, судьба распорядилась так, что мне довелось принять участие в поиске настоящего клада.

Уличные динамики стараются изо всех сил, создают праздничное настроение. И я отмечаю про себя, что это у них получается.

У меня, отвыкшего от первомайских демонстраций, без всяких на то усилий временами рот расплывается в улыбке. Хорошо, черт возьми! Мир, труд, май! Народ в колоннах веселый. Странное занятие – пройти строем перед трибуной с местным начальством – ему, этому народу, похоже, странным и не кажется. Они, скорей всего, об этом и не думают. Просто так принято. Зато можно повстречаться с теми, кого давно не видел, бестолково покричать другу другу издалека что-нибудь неразборчивое. А потом, если звезды сойдутся, мужикам удастся и раздавить где-нибудь в укромном месте «мерзавчика». Сегодня – можно. Правда, это только если среди них найдется предусмотрительный товарищ и прихватит, что надо, с собой: сегодня до двух часов дня спиртное не продают.

Важное начальство время от времени покидают свои трибунные места и по одному ненадолго спускаются вниз. Что у них там в тени трибуны происходит, никому не известно, но возвращаются они подобревшими и как бы слегка пожевывающими губами.

«Да здравствует нерушимый блок коммунистов и беспартийных! Ура, товарищи!» – стараются динамики. Народ вторит им радостными возгласами, не особо вдумываясь в услышанное, начальство благодушно посылает воздушные пассы проходящим колоннам. С недавних пор, когда город оказался разделен на два района, Индустриальный и Первомайский, число принимающих парад изрядно увеличилось. В каждом районе свой исполком, свой райком партии, а трибуна одна.

Сегодня нас много. Нас много на каждом километре (кажется, так говорилось в одном болгарском телевизионном боевике) и даже на каждой стометровке. Мы все в форме, даже те, кто ее обычно не носит и носить не очень умеет. Я – умею. Все подогнано как надо. Стрелки на брюках – того и гляди порежешься. Ботинки сверкают. И две звездочки на погоне смотрятся гораздо красивее, чем одна, которая на фоне красного просвета была почти незаметна.

Вот уже два месяца, как я лейтенант. Кажется, что все прохожие с уважением посматривают на мои звездочки, понимая, что стать лейтенантом милиции в двадцать два года – это вам не фунт изюма. А когда мне еще теперь ходить в форме? Вон только на самые важные мероприятия и на демонстрации.

Поди ж ты, в моей прошлой-будущей жизни каких только погон на плечах не бывало, но я все равно рад этим маленьким звездочкам. Что это? Молодое тело влияет на мои нынешние эмоции, не желая довольствоваться химерами из будущего? Думаю об этом все меньше и меньше – просто живу.

Я стою в оцеплении на улице Ленина у двадцатой школы, на дальних подступах к площади Металлургов. Люди в проходящих мимо колоннах то маются в ожидании начала движения, то бегут бегом, догоняя впереди идущих. Обычное дело – закон движения растянутых в пространстве масс. Мамаши подгоняют уставших малышей, которым давно уже все надоело. Но из колонны – нельзя. Почему нельзя – одному богу известно. У нас приказ (не от бога, конечно, от начальства) – ни в колонну, ни из колонны. Мы его, понятное дело, нарушаем. Видим благодарные глаза матери, которая быстренько тащит ребенка в ближайший закуток, чтобы тот сделал свое «маленькое дело». Как просто заслужить благодарность – надо для начала что-нибудь запретить.

Какая-то девчонка лет двадцати из проходящей мимо нас колонны коксохимиков тоненько вопит:

– Да здравствует советская милиция! Ура-а-а!

Ее поддерживают, и вот уже вся колонна кричит и машет нам руками. Девчонка весело смотрит прямо на меня. Или мне это кажется? Вот и мой сосед справа тоже улыбается ей и втягивает живот, распрямляет спину.

Что-то я не припомню, чтобы в двадцать первом веке не по принуждению или сценарию, а вот так, от широты души, от хорошей погоды, да хотя бы и просто так кто-нибудь крикнул при большом скоплении народа: «Да здравствует российская полиция!» А если кто-то и крикнет, так ведь окружающие не поймут, а то и побить могут.