«Потому что это способ удержать власть», – резко ответил Даст.

«И вы думаете, что ваши люди смогут удержать власть без этого?»

Даст замолчал, сделав ещё глоток чая.

«Не знаю. Может быть, вы правы. Но мне хотелось бы верить, что мы сможем быть другими».

«Революции, Алексей», – начал Госсип, его голос стал мягче, – «это всегда баланс. Баланс между надеждой и страхом. Люди идут за вами, потому что вы даёте им надежду. Но если страх становится сильнее, всё рушится».

«Вы хотите сказать, что мы рискуем?»

«Конечно. Вы рискуете превратиться в тех, против кого боретесь».

Алексей усмехнулся.

«Я слышал это тысячу раз. И знаете, что я вам скажу? Мы не такие, как они».

«Пока», – мягко добавил Госсип.

«Что значит „пока“?»

«Пока у вас есть идеалы. Но власть меняет людей, Алексей. Она размывает границы, стирает принципы. Я не говорю, что вы превратитесь в диктатора. Но ваши соратники?»

Даст молчал, глядя на стакан с чаем.

Поезд замедлился, где-то вдалеке послышался скрип тормозов.

«Знаете, Борис Михайлович», – наконец сказал Даст, – «вы всегда умели выбивать из меня уверенность».

Госсип улыбнулся, поправляя очки.

«Это не моя цель, Алексей. Я просто хочу, чтобы вы были готовы ко всему».

«Я готов», – твёрдо сказал Даст, глядя на профессора.

«Посмотрим», – ответил тот, поднимая стакан. – «А теперь за ваше здоровье. И за то, чтобы ваш путь был правильным».

Они выпили чай, а за окном поезд снова начал набирать скорость, унося их в неизвестное будущее.

Внутри себя Даст чувствовал, что готов практически к любым трудностям. Он окончательно решил, что по прибытии в Крушд он создаст свою партию.

Так и появится оппозиционная левая партия «Повстанцы».

Зима укутала Припикс в хрупкий, снежный покров. Город казался замершим, но под этой тишиной бушевала скрытая буря. С каждым днём новости о новых арестах, протестах и давлении на студентов заполняли умы тех, кто ещё пытался сохранить в себе искру независимости.

Евгения Евдакимова сидела за своим письменным столом. На столе лежал её дневник, а рядом – чашка чая, из которой ещё поднимался тонкий пар. Она уже несколько минут смотрела на пустую страницу, пытаясь подобрать слова.

«Каждый раз, когда я вижу, что происходит вокруг, я чувствую, как внутри меня нарастает тревога. Но теперь тревога превращается в гнев. Гнев не на людей, которые боятся, а на тех, кто заставляет их бояться. Страх стал нашей реальностью, и мне больно видеть, как он разрушает всех нас».

Её рука замерла. Она почувствовала, что это не просто записи для самой себя. Это были слова, которые она должна была сказать вслух.

Днём Евгения шла по коридору университета, где уже царила привычная суета. Студенты обсуждали экзамены, перемену погоды и редкие успехи футбольной команды.

Но в глубине коридора, перед расписанием, она заметила знакомое лицо. Это был преподаватель истории политики, Иван Сергеевич Зотов, человек с острыми чертами лица и строгим взглядом. Его лекции часто касались современных событий, и он не скрывал своей лояльности к правительству.

На лекции Зотов, как всегда, говорил уверенно:

«Мы живём в эпоху стабильности, которую удалось достичь благодаря смелым реформам нашего лидера. Эти реформы обеспечили порядок и сделали возможным развитие нашей страны».

Евгения слушала, сжимая руки в кулаки. Она больше не могла молчать.

«Простите, Иван Сергеевич», – подняла она руку, и её голос прозвучал чуть громче, чем она ожидала. – «А как вы объясните, что этот порядок уничтожает свободу?»

В аудитории стало тихо. Зотов посмотрел на неё с явным раздражением.

«Евгения, вы молодая и, безусловно, наивная. Вы не понимаете, что свобода без порядка превращается в хаос».