Город пропитан подозрениями, они сочатся из каждой пары глаз, проникают в охваченные страхом людские сердца, нашептывают мерзости про случайного незнакомца, встреченного на улице. Стоит лишь зажечь искру – и пожар чужой ненависти будет не остановить. Когда-то ей уже пришлось пройти через все грани предрассудков. Хочет ли она стать мишенью для ослепленных неизвестностью жителей?

Девушка распахивает один за другим несколько ящиков столешницы, где хранятся медицинские принадлежности, хватает нужные и опускается возле тела на корточки.

Надпись с ее именем просто нарисована кровью и легко стирается смоченным в спирте ватным шариком, в то время как остальные оставлены чем-то вроде тонкого лезвия. Рука Сабины на миг замирает, прежде чем окончательно стереть ее имя. Когда оно исчезает с поверхности уже чуть теплой кожи вокруг ножа, взгляд ее поневоле притягивается к резаным ранкам. Аккуратные линии высвечиваются, вытягиваются в симметричные строгие ряды, словно тот, кто писал, скрупулезно вычерчивал их по линейке, а тело умершей было лишь расчерченным листом тетради. Цветок нарцисса в белой ладони будто последний дар перед смертью.

Буквы теснятся, подпирают друг друга, вскидывают вычурно выписанные абрисы, стекают изгибами под конец слов. Бессмыслица. Была ли она порождением больного сознания? А может, в нее вложен какой-то смысл, ведомый лишь его создателю? И что хуже: привлечь внимание безумца или стать актрисой в постановке, разыгранной, чтобы тешить эго хладнокровного убийцы?

Ей нужно взять себя в руки.

Собравшись, Сабина вновь склоняется над телом Маши и, прижав пальцы по бокам от одного из мертвых глаз, аккуратно сдавливает. Мутный зрачок, следуя за движениями ее рук, вытягивается в тонкую линию подобно кошачьему. Ее неизменно удивляло, как человеческое тело держалось за утекающую из него жизнь. Порой эти попытки сохранить угасающий импульс принимали весьма причудливую форму.

Проба Белоглазова оказывается положительной, а значит, со времени смерти прошло не больше четверти часа. Девушка сверяется с наручными часами. Она вернулась на сестринский пункт примерно десять минут назад, а значит, Машу убили почти сразу перед ее приходом. Что-то такое Сабина и сама предполагала: слишком много крови, яркой, живой, было на теле медсестры, когда она ее нашла, но находка наводит на неприятные размышления. Может ли это быть совпадением?

Конечно же нет, иначе не было бы и этого извращенного полотна текста на изрезанной коже.

Ей вновь слышится какой-то скрип, но, стремительно подняв голову, Сабина видит все тот же пустой коридор и запертые двери.

Она чувствует, как воображаемые часы отсчитывают оставшиеся у нее минуты.

Полчаса спустя больница наполнена жизнью, и как оно порой и случается, смерть становится тому причиной. Ее тревожный образ будоражит сознание, зовет прикоснуться к себе, а затем в ужасе отпрянуть, преисполненному сокровенным знанием, сопричастностью к чему-то по ту сторону привычного бытия. Ночная тишина уступает место звукам высоких голосов, глухой сутолоке и шелесту шагов, заставляя Сабину сжиматься от невыносимой переполненности ощущений.

Место нахождения тела до приезда следственной группы прикрывают ширмой, чтобы не пугать людей и не раззадоривать пересуды, которые, впрочем, и так не смолкают. Пациентов будят и спешно переводят в палаты на верхних этажах и в противоположном крыле больницы. Та самая женщина с бутылкой выходит самой первой и громко спорит о чем-то с сопровождающим ее санитаром. Проходя мимо Сабины, она смотрит исподлобья, но ничего не говорит, только суховатые руки ее крепче стискивают на груди шаль, и девушка вспоминает о своей собственной, оставшейся в сестринской. Ее немного знобит, и накидка бы не помешала.