Я поднимаюсь наверх и прохожу по коридору, останавливаясь у кабинета своего отца. Подняв руку, тихонько стучусь и жду ответа. Спустя пару минут дверь передо мной открывается. — Проходи, — произносит отец, направляясь в сторону небольшого столика у стены, где стоит заваренный в фарфоровой посудине чай.

— Хочешь?

— Не отказалась бы, спасибо.

— Тогда присаживайся, сейчас я налью нам чай.

После его слов я усаживаюсь в кожаное кресло и подминаю ноги под себя. Папа ставит на маленький столик, расположенный между нами, чашки на блюдце и усаживается напротив.

— Я совершенно понимаю ее… — произношу я на тяжёлом выдохе, словно силы сдерживать свои эмоции не осталось.

Отец молчаливо кивает и закидывает одну ногу на другую.

— Неужели она не понимает, что это абсолютно неуместно сейчас? — я поднимаю брови в недоумении. — Она так страдала несколько дней, с ума сходила, я переживала за нее, а потом… — я затихаю, переводя сбившиеся от нервов дыхание.

— Я хорошо понимаю твои чувства, дочка, — отвечает отец, медленно отпивая чай. — И даже вполне солидарен с ними. Но сейчас я не обладаю огромным количеством времени, чтобы вступать с твоей матерью в дискуссии. Я поднимаю на него глаза, слушая меланхоличные оттенки в его голосе.

— Но она совершенно не думает о твоих чувствах, отец, — я опускаю глаза, качая головой. — Иногда мне кажется, что вы из разных миров, отец.

Папа тяжело вздыхает.

— Так и есть. Я встретил Клару, когда строил свой первый дом, — произносит неожиданно он. Так странно, но я не припомню, чтобы он или мама рассказывали нам с Маэлем историю их знакомства.

— Отец Клары был строителем, и она часто навещала его на работе, приносила еду. А когда приходил я, она часто украдкой улыбалась мне, хотя в присутствии своего отца боялась даже посмотреть в мою сторону. Меня её голубые большие глаза сразу покорили. А еще изящная легкость и простота в ней, которая читалась в каждом её слове и действии. Я тогда смотрел на неё и думал, что она совсем другая. Совсем не похожа на тех девиц, что были в моём окружении. Те были избалованными принцессами, которым были интересны лишь материальные блага противоположного пола и его семьи, чтобы можно было преумножать капиталы и иметь больше связей и власти, а мне… — отец громко усмехается, — это было не интересно. Скучно! Я был пресыщен, совершенно избалован такой жизнью. Мне хотелось приключений, чего-то нового, пускай даже ради забавы. Тогда, в свои восемнадцать лет я начал ходить по клубам, много выпивать и знакомиться с разными людьми, чем очень сильно раздражал своего отца, который не принимал подобного рода действий. В Лондоне его знали и уважали, а я был грязным пятном на его блестящей репутации. — папа отпивает чай и с улыбкой на лице продолжает, — Как-то одним летним вечером, когда я ещё раз приехал проверить, как идут дела по строительству, я вновь увидел Клару. Она сидела на стуле подле входа в ещё неготовый дом и что-то читала. Она меня не видела, и я тогда остановился, чтобы подольше посмотреть на неё. На ней, как сейчас помню, был белый летний сарафан - сорочка. А волосы цвета белого шоколада были распущены и вились в маленькие кудри, закрывая тонкие плечи. Её красоту было сложно назвать стандартной, она была очень необычной, привлекающей внимание. И в тот же день я взял себя в руки и решил с ней заговорить. Не так, как раньше. А с намерением узнать больше о ней. Я был не из скромных молодых людей, но почему-то в этот момент был нерешителен. Хотя я был завидным женихом. — он начинает смеется и я вместе с ним, — Уже в свои восемнадцать у меня было несколько машин, часы, стоящее целое состояние, своя конюшня с десятью чемпионами-жеребцами и трёхэтажный особняк на берегу озера. А чего только стоила моя родословная. Я был мальчиком из аристократичной семьи, но смущался подойти к простой девчонке, у которой ничего не было, кроме ангельской красоты. И вот… — подытоживает он, с того самого дня, как я заговорил с ней…